классификация - это фиксация большей или меньшей близости этносов между
собою, что необходимо для того, чтобы обобщить огромный и разнообразный
материал, не имеющий аналогий при гуманитарных методах и аспектах.

Как мы убедились выше, этническая история не подменяет истории социальной,
а только дополняет ее, заполняя вакуум, неизбежно образующийся при строгом
применении только одного аспекта.

И тут возникает последний вопрос: а зачем нам все это нужно? Пусть
этнология находит себе применение в археологии [†79], физической географии
[†80], этнографии [†81], даже в почвоведении [†82], - но как она может быть
полезна при критике литературных источников, в деле, которым занимается
самая гуманитарная на свете наука - филология? На этот разумный вопрос
ответить необходимо.

Как мы уже видели, чтение исторических нарративных источников еще не
означает понимания их. А без понимания идей и настроений авторов невозможна
и критика их построений. Следовательно, мы должны уподобиться тем древним
монголам, которые в своих юртах слушали из уст рапсода "Тайную историю"
своих отцов и старших братьев. А как этого добиться, как достичь
средневекового уровня понимания, если самую лучшую информацию по эпохе мы
получаем именно из неясного для нас источника? Тупик, или, вернее, порочный
круг.

Ну, а если мы подойдем к чтению источника не как невежды, а с определенным
запасом исторических аналогий, общих знаний об эпохе, некоторым, пусть
очень приблизительным, представлением о психологии и философии
средневековых народов Азии? Тогда у нас будут зацепки для постановки
вопросов о степени достоверности источника, и мы сумеем извлечь из него
кое-какую, наверняка неполную, информацию. Однако она расширит наш
кругозор, уточнит наши представления и позволит снова обратиться к тексту,
но уже на высшем уровне. И так далее, круг за кругом, постепенно мы
проникаем в те нюансы, которые до сих пор от нас ускользали.

Но если этнология благодаря своей естественноисторической методике может
прийти на помощь источниковедению там, где пасует чистая, гуманитарная
филология, то и сама она крайне заинтересована в получении достоверных
сведений из древних источников. Эти сведения - пища этнологии. Но пища
должна быть доброкачественной, а сведения, добытые из источников, -
достоверными. Ради этой высокой цели мы и предприняли наше нелегкое
путешествие через провалы хронологии и дебри разноречий в версиях авторов.
Хочется думать, что затраченный труд пойдет на пользу науке, хотя бы
расширив возможности исторической критики. А может быть, можно надеяться на
большее - ретроспективное восстановление хода событий путем раскрытия
механизма их взаимодействия?

Как палеонтолог по двум-трем костям восстанавливает облик динозавра, как
климатолог, имея данные двух-трех метеостанций, дает прогноз погоды, с
каждым годом уменьшая величину ошибки, как геолог по нескольким обнажениям
или разрезам определяет простирание слоев осадочных пород, так

историк, применяя этнологическую методику, может описать процесс создания и
разрушения великой или малой империи, княжества или вольного города. Теперь
он имеет в руках кроме обычной кодификации сведений метод "эмпирического
обобщения", который В.И.Вернадский по степени достоверности приравнивал к
реально наблюденному факту [†83]. Попробуем применить эту методику к нашему
материалу.

ОПЫТ РАССМОТРЕНИЯ

Попробуем вернуться к теме происхождения слуха о "царстве пресвитера
Иоанна". Поскольку у нас нет никаких прямых сведений, пойдем путем
рассуждений. Кому этот слух был выгоден? Кто его мог пустить и
распространить? Кого желали обмануть и зачем?

Естественно, что текстов, содержащих ответы на эти вопросы, мы не найдем. В
середине века люди были отнюдь не глупы и компрометирующих себя документов
не оставляли. Остается применить способ криминалистики - cui bono (кому от
этого польза. - Лат.).

Вспомним, что в Германию слух о пресвитере Иоанне пришел из Сирии, от
тамошних христиан. Следовательно, можно сразу исключить всю Западную
Европу, так как морочили именно ее. Отпадает и весь мусульманский мир,
потому что арабам и сельджукам не было никакого смысла провоцировать новые
вторжения франков, подкрепляя их надеждами на помощь с Востока. В странах
православных рассказ о восточно-христианском царстве не вызывал энтузиазма,
хотя бы потому, что несториане были врагами Византии и союзниками арабских
халифов. Византийские политики могли взять на учет действительность, как бы
она ни была неприятна, но выдумывать кошмары им было незачем. Центральная
Азия тоже исключается, ибо там никому и в голову не могло прийти, что
кара-киданьское ханство может оказаться гегемоном ближневосточной политики.
Остаются только сама Сирия и Иерусалимское королевство.

В 30-х годах XII в. Иерусалимское королевство находилось в таком цветущем
состоянии, с которым не могло сравниться ни одно из государств в Европе.
Свободная торговля обогащала не только итальянские города, Пизу, Геную,
Венецию, но и опору иерусалимского короля - рыцарские ордена иоаннитов и
тамплиеров, равно как и антиохийского и эдесского князей.

Постоянная война с мусульманами и греками воспринималась франкскими и
нормандскими феодалами как нормальное состояние, вне коего им не было бы
места в жизни. Война, особенно малая и постоянная, была их стихией.
Конечно, эта война не могла принести решительную победу над исламом, но
рыцари к этому не стремились, потому что каждому из них полная победа не
принесла бы ничего, кроме небольшой военной добычи. Доходы от пограничной
торговли были куда больше.

За пятьдесят лет, истекших после первого крестового похода, рыцари привыкли
общаться с мусульманами и стали видеть в них людей, достойных восхищения и
подражания. Далекая родина стала представляться им дикой, провинциальной