I, 604>), однако подобная ложная трактовка была естественной для такого
картезианского рационалиста, как K. А. Гельвеций, у которого, судя по всему,
Иеремия Бентам заимствовал свои объяснения (см. Everett, 1931: 110).
У Юма, а также в работах Бернарда Мандевиля, мы можем обнаружить, что, говоря
о формировании спонтанных порядков и об эволюционном отборе, они постепенно
приходят к использованию понятий-близнецов (см. Hayek, 1967/78: 250, 1963/67:
106--121 и 1967/78а: 249--266); тем не менее, начало систематическому
применению такого подхода положили именно Адам Смит и Адам Фергюсон. Труды
Смита -- это прорыв эволюционного подхода, который стал все заметнее вытеснять
стационарную аристотелевскую точку зрения. Энтузиаста, в XIX веке
утверждавшего, что по важности "Богатство народов" занимает второе место после
Библии, часто высмеивали, но, может быть, он не так уж сильно преувеличивал.
Даже последователь Аристотеля Фома Аквинский не мог не признаться самому себе,
что multae militates impedirentur si omnia peccata districte prohiberentur --
многое из полезного не могло бы произойти, если бы все грехи были строго
запрещены (Summa Theologica, II, ii, q. 78 i).
Некоторые авторы называют Смита основателем кибернетики (Emmet, 1958: 90,
Hardin, 1961: 54), а недавние исследования записных книжек Чарльза Дарвина
(Vorzimmer, 1977; Gruber, 1974) дают основания предположить, что к своему
великому открытию Дарвин пришел благодаря чтению в решающем 1838 г. Адама
Смита.
Таким образом, главный импульс как к созданию теории эволюции и разнообразных
дисциплин, известных сегодня (кибернетика, общая теория систем, синергетика,
теория самопорождения и т.д.), так и к осмыслению характеризующей рыночную
систему (а кроме того -- развитие языка, морали и права) непревзойденной
способности самоупорядочения дан шотландскими моралистами XVIII века
(Ullman-Margalit, 1978 и Keller, 1982).
Адам Смит между тем остается объектом для шуток -- даже среди экономистов,
многие из которых все еще не в силах постичь, что основной задачей любой
науки, изучающей рыночный порядок, должен быть анализ самоорганизующихся
процессов. Другой великий экономист. Карл Менгер, чуть больше, чем через сто
лет после Смита, ясно понял, что генетический характер "народнохозяйственных
явлений не может оставаться без влияния на теорию" (Menger, 1883/1933: II, 183
<Менгер, 1894: 97>; ср. также его более раннее употребление термина
"генетический" в: Menger, 1871/1934: I, 250 <Менгер, 1903: 252>). Именно
благодаря попыткам осмыслить формирование человеческого взаимодействия через
эволюцию и стихийное формирование порядка такой подход стал основным
инструментом изучения сложных явлений, для объяснения которых "механические
законы" однонаправленной причинности уже не пригодны (см. приложение В).
В последние годы эволюционный подход приобрел такое большое значение для
развития научных исследований, что, как отмечалось в докладе на конференции
"Gesellschaft Deutscher Naturforscher und Arzte" ["Общество немецких
естествоиспытателей и врачей" -- прим. ред.] в 1980 году, "для современной
науки о природе мир вещей и явлений стал миром структур и порядков".
Последние достижения естественных наук показывают, насколько прав был
американский ученый Симон Н. Паттэн, когда около 90 лет назад писал: "Как Адам
Смит был последним моралистом и первым экономистом, так Дарвин был последним
экономистом и первым биологом" (1889, XXIII). Выясняется, что Смит достиг даже
большего: предложенная им парадигма ныне превратилась в мощное орудие,
применяемое во многих отраслях научного познания.
Лучше всего гуманитарное происхождение понятия эволюции иллюстрируется тем,
что биологии пришлось позаимствовать свой понятийный аппарат у гуманитарных
наук. Термин "генетический", который сейчас стал, пожалуй, ключевым прикладным
термином теории биологической эволюции, задолго до того, как Томас Карлейль
ввел его в английский язык, начали употреблять по-немецки (genetisch)
(Schuize, 1913: I, 242) И. Т. Гердер (1767), Фридрих Шиллер (1793) и К. М.
Виланд (1800). Понятие эволюции употреблялось, в частности, в языкознании,
после того как сэр Уильям Джонс в 1787 г. открыл общее происхождение
индоевропейских языков; и к тому времени, как оно получило дальнейшую
разработку в 1816 г. у Франца Боппа, представление об эволюции культуры прочно
вошло в науку. В 1836 г. мы вновь обнаруживаем этот термин в работе Вильгельма
фон Гумбольдта (1977: III, 389 и 418), где он, кстати, утверждал: "Если
считать вполне естественным, что язык складывался постепенно, то его, как и
любое другое явление естественного происхождения, необходимо включить в
систему эволюции" (выражаю признательность профессору Р. Келлеру из
Дюссельдорфа за эту ссылку). Можно ли считать случайным то, что Гумбольдт был
еще и великим защитником свободы личности? А знающие о своем родства еще со
времен Древнего Рима (Stein, 1966: гл. 3) юристы и лингвисты после публикации
работы Чарльза Дарвина, как мы обнаружили, выражали протест, когда их называли
"дарвинистами до Дарвина" (Hayek, 19Г73: 153). Слово "генетика" быстро
превратилось в специальный термин, используемый при изучении биологической
эволюции, только после выхода работы "Проблемы генетики" Уильяма Бейтсона
(1913). Здесь мы будем придерживаться современного употребления этого слова,
введенного Бейтсоном для обозначения биологического наследования посредством
"генов" -- в отличие от культурного наследования посредством обучения, -- хотя
такое различение совсем не гарантирует возможности провести четкую
разграничительную линию между этими формами наследования. Они то и дело
переплетаются, в особенности, когда генетическое наследование определяет, что
может, а что не может быть унаследовано посредством обучения (т. е. -- через
культуру).
-------------------------------------------------------------------------------

Приложение В. Сложность проблем человеческого взаимодействия
Несмотря на то, что ученые-физики, похоже, не любят признавать проблемы
человеческого взаимодействия более сложными, чем любые другие, это было
отмечено как факт свыше ста лет назад таким крупнейшим ученым, как Джеймс
Клерк Максвелл. В 1877 г. он писал, что термин "физика" часто прилагается "в
более или менее узком смысле к тем отраслям науки, в которых рассматриваются
явления самого простого и самого абстрактного свойства и не рассматриваются те
более сложные явления, что наблюдаются в области живого". А не так давно
лауреат Нобелевской премии по физике Луис У. Альварес подчеркнул, что "на
самом деле физика -- простейшая из наук... если же взять случай бесконечно
более сложной системы, скажем, население развивающейся страны, такой как
Индия, то никто до сих пор не может определить, как лучше всего изменить
существующие там условия" (Alvarez, 1968).
Когда мы обращаемся к таким сложным явлениям, механические методы и модели
прямого причинного объяснения становятся все менее и менее подходящими. В
частности, феномен, имеющий решающее значение для формирования многих весьма
сложноорганизованных структур человеческого взаимодействия, а именно феномен
экономических ценностей и цен, не удается объяснить, прибегая к простым