подробно говорили в главе 1.)
И, тем не менее, рыночная экономика преобладает над порядками других типов
именно потому, что она позволяла группам, усвоившим ее основные принципы,
быстрее увеличивать свою численность. Следовательно, вести счет в рыночных
ценностях значит вести счет на человеческие жизни: руководствуясь в своих
действиях таким подсчетом, индивиды делали то, что больше всего способствовало
увеличению их численности, хотя это вряд ли входило в их намерения.
Калькуляция издержек есть калькуляция жизней
Несмотря на то, что выражение "калькуляция жизней" нельзя понимать буквально,
оно больше, чем метафора. Разумеется, простой арифметической зависимости между
сохранением человеческих жизней и экономической деятельностью не существует,
но важность отдаленных последствий рыночного поведения едва ли можно
переоценить. Впрочем, необходимо сделать несколько оговорок. В большинстве
случаев будут подсчитываться жизни только незнакомых людей, когда встанет
вопрос о том, чтобы пожертвовать несколькими жизнями ради сохранения большего
их числа где-то в другом месте.
Как бы мы ни отворачивались от действительности, нам постоянно приходится
принимать подобные решения. Многие решения, публичные они или частные,
предполагают, что жизнь незнакомых индивидов не имеет абсолютной ценности.
Так, строитель автомобильных дорог или больниц или же производитель
электрооборудования никогда не предпримет всех мер безопасности, исключающих
несчастные случаи со смертельным исходом, поскольку, избегая связанных с этим
издержек, можно за счет высвобождаемых средств значительно уменьшить общий
уровень риска. Когда после боя армейский хирург проводит "сортировку", давая
умереть тому, кого можно было бы спасти, потому что за время, необходимое для
его спасения, можно избавить от смерти трех человек (см. Hardin, 1980: 59 --
ему принадлежит определение "сортировки" как "процедуры, спасающей
максимальное количество жизней"), тогда он ведет счет на жизни. Это еще один
пример того, как выбор между спасением большего или меньшего числа жизней
формирует нашу позицию, пусть даже дело не идет дальше смутных представлений о
том, как следует поступать. Требование сохранения максимального количества
жизней не означает, что жизнь всех людей можно считать одинаково ценной. В
приведенном нами примере самым важным может оказаться спасение жизни врача;
иначе не выживет ни один из его пациентов. Некоторые жизни имеют явно большую
ценность, поскольку от них зависит появление или сохранение других жизней.
Хороший охотник или защитник общины, женщина-мать и, вероятно, даже мудрый
старик могут быть важнее, чем большинство младенцев или стариков. От
сохранения жизни мудрого вождя могут зависеть жизни огромного числа других
людей. И жизнь человека, работающего с высокой производительностью,
представляет для сообщества большую ценность, чем жизнь других взрослых
индивидов. Не на сохранение и поддержание наибольшего количества жизней ныне
существующих людей направлена эволюция, а на максимизацию ожидаемого потока
будущих человеческих жизней. Если в группе охраняется жизнь всех мужчин и всех
женщин фертильного возраста и жизнь необходимого для их защиты и пропитания
количества людей, то беспокоиться о перспективах роста этой группы вряд ли
следовало бы; в то же время гибель всех женщин моложе 45 лет полностью
ликвидировала бы возможность продолжения рода.
Но при том, что в расширенном порядке по вышеизложенной причине жизнь всех
незнакомых людей должна считаться равноценной, -- и в своих идеальных
представлениях мы настолько приблизились к реализации этого принципа, что это
уже затрагивает деятельность правительств, -- такой принцип никогда не
управлял нашими врожденными реакциями или поведением людей в малой группе. В
связи с этим возникает вопрос, насколько он нравственен или благодетелен.
И все же, как и в случае с любым другим организмом, основная "цель", к которой
приспособлено физическое строение человека, равно как и его традиции, состоит
в производстве себе подобных. В этом человек поразительно преуспел, и в
долговременной перспективе его осознанные усилия будут приносить стоящие плоды
при том лишь условии (несущественно, знает о нем человек или нет), что они
будут способствовать достижению указанного результата. Нет смысла задумываться
над вопросом, являются ли истинным "благом" те действия человека, что
содействуют умножению себе подобных, особенно если таким образом мы
намереваемся выяснить, нравится нам этот результат или нет. Ведь как мы уже
убедились, у нас никогда не было возможности выбирать для себя нравственные
нормы. Существует тенденция подходить к вопросу "что есть благо?" с
утилитаристских позиций, объявляя "благим" все, что приносит желаемые
результаты. Однако такой подход одновременно и ошибочен, и бесполезен. Даже
если ограничиться общепринятым употреблением слова "благо", то окажется, что в
основном оно используется для обозначения того, что нам приходится, не зная,
зачем это нужно, делать в соответствии с традицией. Впрочем, нельзя отрицать,
что для конкретных традиционных практик всегда можно придумать те или иные
обоснования. Но что будет, если мы спросим, какие именно из многочисленных и
противоречащих друг другу правил, традиционно трактуемых как благо,
способствуют при определенных условиях сохранению и приумножению групп,
которые им следуют?
У жизни нет иной цели, кроме самой жизни
Жизнь существует до тех лишь пор, пока она обеспечивает свое собственное
продолжение. Независимо от того, ради чего живут люди, ныне большинство живет
только благодаря рыночному порядку. Мы становились цивилизованными, поскольку
увеличивалась наша численность, а развитие цивилизации в свою очередь делало
возможным это увеличение: мы можем быть либо горсткой диких, либо множеством
цивилизованных людей. Если бы численность человечества снизилась до той, какая
была 10 тысяч лет назад, оно не смогло бы сохранить цивилизацию. В самом деле,
даже если бы все накопленное знание сохранилось в библиотеках, людям от этого
было бы мало проку: им не удалось бы заполнить все рабочие места, а без этого
невозможна ни широкая специализация, ни разделение труда. В случае ядерной
катастрофы все имеющееся в книгах знание не избавило бы десять тысяч человек,
уцелевших в каком-нибудь тихом месте, от необходимости вернуться к жизни
охотников и собирателей. Хотя оно, вероятнее всего, сократило бы период, в
течение которого человечество было бы вынуждено пребывать в подобном
состоянии.
После того как люди, начав подчинять конкретные совместные цели абстрактным
правилам (что вовлекло их в никем не наблюдаемый, никем не управляемый и не
доступный ничьему предвидению процесс упорядоченного сотрудничества), стали
преуспевать больше, чем можно было ожидать, обнаружилось, что они создали
ситуации непредусмотренные, а часто и нежелательные. Нам может не нравиться
тот факт, что правила нашего поведения формировались преимущественно в
соответствии с задачей увеличения нашей численности. Однако сейчас у нас нет
выбора (да и был ли он когда-нибудь?), ведь приходится иметь дело с уже
сложившейся ситуацией. Такое множество людей уже существует; и только рыночная
экономика может поддерживать жизнь большинства из них. Благодаря быстрой