наш интеллект схватывает процессы координации человеческих усилий. Эти
термины так неточны, что, пользуясь ими, мы не можем даже четко определись
границы того, о чем ведем речь.
Начнем хотя бы с терминов, которыми обычно пользуются для разграничения
двух противоположных принципов упорядочения человеческого сотрудничества:
капитализма и социализма. Оба они ведут к недоразумениям и политическим
перекосам. Предназначенные для того, чтобы пролить определенный свет на
функционирование соответствующих систем, они их практически никак не
характеризуют. В частности, слово "капитализм" (все еще не известное
Марксу в 1867 г. и никогда им не употреблявшееся) "в полную силу зазвучало
в политических дискуссиях как естественный антоним социализму" только
после выхода в 1902 г. сенсационной книги В. Зомбарта "Современный
капитализм" (Braudel, 1982a: 227 <Бродель, 1988: 2, 228>). Поскольку этот
термин подразумевает систему, удобную для владельцев капитала с их
частными интересами, он, естественно, спровоцировал на противодействие ей
тех, кто, как мы уже показали, были ею наиболее облагодетельствованы:
представителей пролетариата. Благодаря деятельности владельцев капитала,
пролетариат смог выжить и вырасти численно, в каком-то смысле он даже
создан ею. Владельцы капитала сделали возможным расширенный порядок
человеческого взаимодействия. Это, правда, и, быть может, поэтому
некоторые капиталисты с гордостью стали носить это имя, видя в нем
подтверждение результативности своих усилий. Тем не менее, оно было
неудачным, т. к. намекало на столкновение интересов, которого на самом
деле нет.
Несколько более подходящее название для расширенного экономического
порядка человеческого сотрудничества -- "рыночная экономика" -- было
заимствовано из немецкого языка. Однако и оно не лишено серьезных
недостатков. Прежде всего, так называемая рыночная экономика, строго
говоря, не является "экономикой", т. е. "хозяйством". Скорее это комплекс
из большого количества взаимодействующих индивидуальных хозяйств, с
которыми у нее есть всего лишь несколько общих признаков. Если мы дадим
сложным структурам, складывающимся из взаимодействия индивидуальных
хозяйств, название, указывающее на их сознательное конструирование, это
приведет к персонификации или анимизму, из-за которых, как мы видели,
процессы человеческого взаимодействия получили так много неправильных
толкований и которых мы всеми силами должны избегать. Необходимо постоянно
помнить, что "хозяйство", порождаемое рынком, не походит на продукты
сознательных замыслов человека. Рыночная экономика, напоминая в некоторых
отношениях собственно "хозяйство" в общепринятом смысле, представляет
собой структуру, глубоко от него отличающуюся уже тем, что она не
подчинена никакой единой иерархии целей.
Кроме того, от английского термина "рыночная экономика" нельзя образовать
подходящее прилагательное, которое бы очень и очень пригодилось для
выражения уместности определенных действий. Поэтому некоторое время назад
я предложил (1967/1978b: 90), воспользовавшись греческим корнем, ввести
новый специальный термин, уже употреблявшийся в достаточно близком смысле.
В 1838 г. архиепископ Уотли предложил называть теоретическую науку,
объясняющую рыночный порядок, "каталлактикой". Время от времени его идею
извлекали из небытия, а совсем недавно о ней вспомнил Людвиг фон Мизес.
Прилагательное "каталлактический" -- производное от неологизма Уотли --
стало уже довольно широко употребляться. Эти термины особенно
привлекательны потому, что греческое слово, от которого они образованы --
katalattein или katalassein, -- означало не только "обмениваться", но и
"принимать в сообщество, в общину", а также "превращать из врага в друга",
и это лишний раз свидетельствует о глубокой проницательности древних
греков в подобных вопросах (Liddell and Scott, 1940, s. v. katallasso).
Все это и побудило меня предложить термин "catallaxy" ("каталлаксия") для
обозначения предмета науки, которую мы обычно именуем экономикой, а сама
наука, в соответствии с предложением Уотли, могла бы называться
"каталлактикой". О пользе подобных нововведений говорит и то, что первый
из этих терминов уже взят на вооружение некоторыми из моих молодых коллег;
и я убежден, что его более широкое признание наверняка способствовало бы
большей ясности в наших дискуссиях.
Наша анимистическая лексика и невразумительное понятие "общество"
Как вполне убедительно показывают вышеприведенные примеры, при изучении
человеческих отношений трудности коммуникации начинаются с определений и
обозначений самого исследуемого предмета. Главным терминологическим
барьером для понимания -- еще более труднопреодолимым, чем в случае других
терминов, которые мы только что обсудили, -- оказывается само слово
"общество", и вовсе не потому, что со времен Маркса с его помощью
замазывали различия между правительствами и другими "институтами".
Служащее для обозначения всевозможных систем взаимосвязей в человеческой
деятельности, слово "общество" наводит на ложное представление об
однородности всех этих систем. Являясь одним из древнейших терминов,
принадлежащих к тому же семейству, что и, например, латинское societas (от
socius -- лично знакомый соплеменник, товарищ, компаньон), оно обозначало
и фактически существующее положение дел, и отношения между индивидами. Как
правило, в нем содержится указание, или намек, на совместное преследование
единых целей, достигаемых обычно только при сознательном сотрудничестве.
Как мы уже видели, одним из необходимых условий выхода человеческого
сотрудничества из пределов индивидуально осознаваемого является все
большая ориентация людей не на единые цели, а на абстрактные правила
поведения, соблюдение которых приводит к тому, что мы все в большей и
большей мере служим удовлетворению потребностей не знакомых нам людей, а
также обнаруживаем, что не известные нам люди помогают удовлетворению
наших собственных потребностей. Следовательно, чем шире пределы
человеческого сотрудничества, тем меньше его мотивация соответствует
сложившемуся у людей представлению о том, как все должно происходить в
"обществе", и тем больше термин "социальное" становится, по сути,
апелляцией к устаревшему, древнему идеалу общеобязательного человеческого
поведения, а не ключевым словом при описании фактов. Понимание разницы
между действительными характеристиками индивидуального поведения в группе,
с одной стороны, и, с другой стороны, благостным рассуждением о том, каким
(в соответствии с древними обычаями) индивидуальное поведение должно было
бы быть, становится все более расплывчатым. Стали не только называть
"обществом" всякую группу людей, объединенных практически любым типом
связей, но и считать, что всякая такая группа должна вести себя так, как
вела первобытная группа соплеменников.
Таким образом, слово "общество" сделалось удобной этикеткой для
обозначения фактически любой группы людей, о структуре или же причинах