(по-видимому, все эти термины идут от Маркса или были популяризированы им:
см. Braudel, 1982b).
В большинстве случаев подобного рода выражения представляют собой не
просто высказывания о фактах, но теоретические интерпретации
причинно-следственных связей между этими предполагаемыми фактами. Главным
образом Марксу мы обязаны и подменой: термин "общество" стал обозначать
государство (или аппарат принуждения, о котором он, собственно, и толкует)
-- словесный трюк, призванный внушать нам, что можно сознательно
регулировать действия индивидов, не заставляя их, а каким-нибудь более
благожелательным и мягким способом. Маловероятно, конечно, чтобы
расширенному спонтанному порядку, являющемуся главным предметом нашей
книги, удавалось "поступать" или "обращаться" -- хоть с отдельными людьми,
хоть с народом или населением. "Государство" же -- или, лучше сказать,
"правительство" -- обозначение, которое до Гегеля было в английском языке
общеупотребительным (и более честным), -- для Маркса, по-видимому, слишком
уж откровенно соединялось с идеей власти. В то же время расплывчатый
термин "общество" позволял ему подводить к представлению, будто правление
"общества" обеспечит определенного рода свободу.
Отсюда видно, что в значениях слов часто скрыты как мудрость, так и
заблуждения. Впрочем, наивные толкования, ложность которых нам теперь
ясна, дают очень полезный, хотя зачастую и недооцениваемый урок: они
выжили и управляют нашими решениями через наши слова. Непосредственное
отношение к тому, о чем мы рассуждаем, имеет следующий печальный факт:
многие слова, используемые ныне для обозначения различных аспектов
расширенного порядка человеческого сотрудничества, несут вводящие в
заблуждение коннотации, характерные для сообществ более раннего типа.
Действительно, многие слова нашего языка именно таковы, и, если
употреблять их так, как принято, можно сделать выводы, которые не пришли
бы в голову при трезвом размышлении об обсуждаемом предмете, -- выводы, к
тому же противоречащие научным данным. Именно по этой причине, принимаясь
за работу над книгой, я дал себе зарок никогда не употреблять слов
"общество" (society) или "социальный" (social) (правда, вовсе изгнать их
нельзя: они попадаются иногда в названиях книг и в приводимых мною
высказываниях других авторов; кроме того, в ряде случаев я позволяю себе
выражения "общественные науки" или "социальные исследования"). Все же,
хотя до сих пор я не употреблял этих слов, в этой главе я собираюсь
обсудить их -- равно как и некоторые другие, оказывающие сходное действие,
-- чтобы показать, какой яд таится в нашем языке, особенно в языке,
описывающем порядки и структуры человеческого взаимодействия и
человеческих отношений.
Высказывание Конфуция (переведенное несколько вольно), предваряющее эту
главу, является, пожалуй, древнейшим из всех выражений озабоченности,
сохраняющейся и до сих пор. Впервые оно встретилось мне в укороченной
форме, и это, очевидно, объясняется тем, что в китайском языке нет ни
одного слова (или сочетания иероглифов) для обозначения понятия "свобода".
Однако это высказывание, по всей видимости, верно передает мнение Конфуция
о желаемом состоянии любой упорядоченной группы людей. В "Избранных
изречениях" (в переводе A. Waley, 1938: XIII, 3, 171--2) оно звучит так:
"Если язык искажен... людям не на что положить руку и некуда ступить".
[Ср. перевод И. И. Семененко: "Когда не исправляют имена... народу некуда
деть руки, ноги" (Семененко И. И. Афоризмы Конфуция. М., Издательство
Московского университета. 1987, с. 37.). -- Прим. ред.] Выражаю
признательность Дэвиду Хоуксу из Оксфорда, указавшему мне более точный
перевод этого высказывания, которое я часто приводил в неточной передаче.
Главной причиной того, что характер нашего современного политического
словаря неудовлетворителен, можно считать отсутствие у Платона и
Аристотеля (стоявших у его истоков) понятия об эволюции. Они представляли
порядок человеческого взаимодействия в виде организации определенного (и
неизменного) числа людей -- всех до единого известных властям -- или же,
как и в большинстве религий вплоть до социализма, в виде сознательного
творения некоего высшего разума. Всякий, кто пожелает проследить влияние
слов на политическое мышление, найдет богатую информацию у Демандта
(Demandt, 1978). В английской литературе полезное исследование
заблуждений, вызванных метафоричностью языка, можно найти у Коэна (Cohen,
1931); однако наиболее полное из известных мне рассуждений о
злоупотреблениях в политическом языке встречается у немецких
исследователей Шоека (Schoeck, 1973) и Х. Шельского (H. Schelsky, 1975:
233--249). Сам я также обращался к некоторым из этих вопросов в своих
предыдущих работах (см. 1967/78: 71--97; 1973: 26--54; 1976: 78--80).
Терминологическая двусмысленность и различия в системах координации
Выше мы уже пытались выпутаться из некоторых затруднений, порожденных
двусмысленностью таких понятий, как "естественное" и "искусственное" (см.
приложение А), "генетическое" и "культурное" и т. п. И, как читатель мог
заметить, я в принципе предпочитаю менее употребительное, но более точное
понятие "индивидуализированная собственность" более распространенному
выражению "частная собственность". Разумеется, есть еще множество других
двусмысленностей и нелепиц, некоторые из которых весьма и весьма
существенны.
Скажем, американские социалисты сознательно совершили подлог, когда
присвоили себе звание "либералов". Как справедливо отметил Й. Шумпетер
(Joseph A. Schumpeter, 1954: 394), "враги системы частного
предпринимательства посчитали мудрым присвоить ее название, сделав ей,
пусть и ненамеренно, величайший комплимент". То же относится и к
европейским политическим партиям центра, которые либо именуют себя
либеральными (как в Великобритании), либо претендуют на то, чтобы их
таковыми считали (как в Западной Германии), и при этом без колебаний
входят в коалиции с откровенно социалистическими партиями. Уже лет 25
назад я сетовал (1960, Послесловие), что для либерала гладстоновского
толка стало почти невозможным называть себя либералом, не создавая при
этом впечатления, будто он приверженец социализма. Словом, это отнюдь не
ново: еще в 1911 году Л. Т. Хобхаус опубликовал книгу под названием
"Либерализм", которую вернее было бы назвать "Социализм", а вскоре вышла в
свет и другая его работа, озаглавленная "Элементы социальной
справедливости" (1922).
Какие бы серьезные последствия ни имела описываемая подмена понятий --
судя по всему, уже непоправимая -- мы, в соответствии с общей темой нашей
книги, должны сосредоточить внимание на двусмысленности и неопределенности
слов, используемых обыкновенно для обозначения феноменов человеческого
взаимодействия. Неадекватность употребляемых здесь терминов является еще
одним симптомом, еще одним показателем, до какой степени приблизительно