Юстиниана преклонятся народы.  Самый  дальний  варвар,  услыхав  о  Софии,
поколеблется в своей косности.
     София Юстиниана! Краеугольный камень Империи Вселенской!


        5

     - Рождаются,  страдают,  умирают...  К чему?  Люди-тени шепчутся, как
призраки,  о  надежде,  о  любви.  Жизнь зажигается и  рассыпается пеплом.
Пустыня,  беременная зимним холодом,  северо-восточный ветер,  шум крыльев
невидимых птиц...  Мириады убитых на рассвете и днем, и удушенных ночью, и
стены тюрем, и смрад падали, в которую бог превращает своих детей. К чему?
Ужели для  того,  чтобы кто-либо  один  из  сотен мириадов постиг высокое?
Чтобы мужественнее умереть?
     В  темноте подземных нумеров под  дворцом Буколеон человеческий голос
задавал эти вопросы не  спеша,  очень спокойно,  как бы предлагая обсудить
существенные дела, не более.
     Из мрака плотного, как нечто осязаемо-твердое, ответил второй голос:
     - А  совершенное спасителем,  брат мой  Тацит?  Земная жизнь коротка.
Своими страданьями человек заслуживает венец блаженства.  Я давно покончил
бы   с   жизнью,   если  бы  не  уверенность  в   существовании  загробной
справедливости.  Иначе  нельзя принять очевидно-временные несправедливости
бытия. Я знаю, никто не захочет жить без веры.
     Нашелся и третий голос:
     - В тебе говорит слабость, добрый Манассиос. К чему нам, уже неживым,
топтаться на камне, отшлифованном самоутешающимися слепцами? Прошла тысяча
лет с тех пор,  как Аристофан вложил своему Сократу умные слова: если Зевс
действительно поражает клятвопреступников,  почему его молнии не  попали в
Симона,  Клеонима,  Феора?  Вместо  негодяев Зевс  бьет  высокие деревья и
собственные храмы. Чем они ему повредили?
     - Ах, Ориген, Ориген, - простонал Манассиос.
     - Прости,  - с неожиданной нежностью сказал Ориген. - Не тебя я хотел
обидеть.  Верь,  если тебе так легче.  Я  не  хочу оскорбить ни  тебя,  ни
Христа. Клянусь, Христос был лучшим из людей.
     - Увы, ты остался язычником, - мягко упрекнул Манассиос.
     - Нет, Ориген не язычник, - вмешался Тацит, - просто он умеет думать.
     Воцарилось молчанье. В тишине слышно было падение капель воды, шелест
дыхания.  В  тесном нумере изломанные пытками Ориген,  Тацит  и  Манассиос
почти касались друг друга. В соседнем нумере кто-то застонал.
     - Моя жизнь была ошибкой,  -  снова сказал Тацит.  -  Я думал,  что в
империи  можно  сохранить  честность,   непоколебимость  убеждений.  Я  не
заметил, как сделался робким. Я жил трусом. Вместе с другими ничтожествами
я  был крупицей безответного демоса.  Я  спокойно наслаждался нравственной
жизнью.  Никто в империи,  проклятой бесчестием и угнетением,  не может не
изувечиться, не задохнуться. Я не жалею о своей гибели.
     - Время течет,  -  пожаловался Манассиос,  -  и  нет чуда искупления.
Пророчества и видения ныне прекратились.  Воля божья невидима. И нет более
пророков.
     - Брат в смерти,  - твердо возразил Ориген, - а разве те, кто умер на
ипподроме, не пророки?
     Снова молчание и темнота, настоящая темнота пещер или подземелий.
     - Тацит! - позвал Манассиос. - Ты жестоко осудил себя. Однако ты ведь
жил чем-то?
     - Я  пытался  подражать предку.  Я  обсуждал наедине с  папирусом.  Я
пережил республику и отверг ее.
     - Почему? - спросил Ориген.
     - В  то  ложно  прославленное время  римляне умели  грабить все,  что
другие наживали веками.  Я ужаснулся,  считая,  сколько они отняли в самой
Италии,  у Карфагена,  в Африке,  в Сицилии и Тиранте, в Эпире, Македонии,
Элладе,  Испании,  Азии.  Чудовищно  много  они  захватили у  фараонов,  в
Пергаме,  Сирии,  на Кипре,  в Иудее. Начальствующие даже в дни мира умели
извлечь  все  золото  и  серебро  провинций.  Истощенные народы  вымирали.
Республика кормила сотни тысяч граждан,  ею же приученных к тунеядству,  и
каждый  римлянин  был  соучастником  грабежа.   Из-за   этого  и   погибло
многоголовое чудовище волчьего племени -  римская республика.  Она  изжила
себя.   Остатки  награбленного  исчезли  в  гражданских  войнах,   которые
предшествовали империи. И в начале империи...
     - Мне нравится жестокость твоей правды,  но,  прошу тебя,  подожди, -
прервал Ориген.
     Тацит слышал тяжелое дыхание сенатора,  Ориген делал какие-то усилия,
вот  он  затаил  дыханье.  Звучно капала вода.  Еще  мгновение,  и  Ориген
прошептал:
     - Свершилось. Сердце Манассиоса больше не бьется...
     - Да будет ему легкой земля, - сказал Тацит.
     Прошли века  или  минуты -  в  нумерах нет  времени.  Ориген напомнил
Тациту:
     - Ты говорил об империи...
     - Да,  -  и,  стараясь победить страдания тела,  Тацит  продолжал:  -
Уделяя  много  внимания  войнам  и   императорам,   историки  не  заметили
главнейшего - нарастания налогов. Первый каталогос людей был составлен при
Октавии Августе.  Я  описал,  как все время увеличивалась подать с  земли,
скота,  торговли и  с  людской головы.  Что сказать об империи...  Не видя
разницы  между  Диоклетианом и  Юстинианом,  я  уважаю  Христа-моралиста и
презираю его последователей. Гонимые ныне монофизиты, манихеи, несториане,
ариане  возбуждают мое  сочувствие своими  страданиями...  Но  каковы  они
станут, овладев властью? Такими же гонителями.
     Тацит застонал, но победил боль:
     - Я  пускаюсь  в  предсказания,   зная  несовершенство  человеческого
предвиденья.  Базилевс умело и ловко пользуется христианством. Церковь его
опора во всем худшем.  Мне казалось прекрасным зерно христианства.  Нежный
росток дал ядовитые всходы.  В  одном из списков Историй Геродота я  нашел
рассказ  о  деревьях  смерти,  близости  которых  не  выдерживает ни  одно
растение, не говоря о живых существах...
     Глубокий и мелодичный гул прозвучал в подземельях:  открылась дверь в
нумеры.  Послышались голоса, топот ног. Шли мима. В кратком явлении света,
проникшего через  щелистую дверь,  Тацит  увидел тело  Манассиоса.  Бывший
демарх прасинов лежал на  спине,  со скрещенными на груди руками.  К  чему
было знать,  сам ли он так отошел или о нем позаботился Ориген из уважения
к усопшему. Шаги вернулись. Чье-то тело проволокли мимо ну мера.
     Когда  снова  все  стихло,  Ориген  возобновил беседу -  единственное