Сравните  это   выступление  с   речами   американских   и  французских
революционеров,  и  вы обнаружите  почти текстуальное  совпадение.  Различие
состоит  лишь  в  том, что,  например, лидеры  Французской революции  хотели
достичь  этих  идеалов  - уважения  прав  человека  -  на путях  буржуазного
национально-политического  равенства, а  лидеры Октябрьской революции  -  на
путях  пролетарского  социального  равенства.  Но  в  основе  той  и  другой
концепции лежит глубоко гуманистическая идея общечеловеческих интересов.
     Другое  дело,   что   во  французской   леворадикальной   и   советской
марксистской историографии  20-30-х годов  (H. M. Лукин,  Г.  С. Фридлянд  и
многие  другие)   долгое   время   господствовали  некритическое  восприятие
якобинской диктатуры  и едва ли не культ Робеспьера как обратная реакция  на
его  забвение в официальной Франции.  При этом  затушевывался универсальный,
непреходящий  общечеловеческий  характер главных  целей Великой  французской
революции - свобода, равенство и братство.
     Самое  противоречивое и спорное  во Французской революции  - якобинский
террор - было  возведено в  абсолют  как  единственный  метод  решения  всех
социальных,  политических  и религиозно-идеологических  противоречий  любого
революционного процесса.  При этом  на советскую историографию межвоенного и
даже  послевоенного  периода,  как  справедливо  отметил  крупнейший  знаток
проблемы  В.  Г. Ревуненковфранцузский историк А. Матьез, чьи труды широко переводились в 20-х годах на
русский языкпротестом против необоснованных репрессий по так называемому "академическому
делу"    Е.   В.   Тарле,   С.   Ф.    Платонова   и   других   беспартийных
историков-"попутчиков"защиту,  он  был  немедленно отлучен от СССР, другом которого  он был с 1917
года,  с  того времени, когда  возглавлял во Франции движение "Руки прочь от
Советской России!", и оказался "в стане наших врагов"      Великая Французская революция и Россия. М., 1989. С. 34-44.
     Борьба с дороговизной и социальные движения в эпоху террора. М. ; Л., 1928.
     истории. 1989. No 5. С. 126-129.
     1931.  Т. 21.  С. 43. Впрочем, последний перевод  его  очередного труда  еще
успел  выйти,  хотя  сразу же был  запрещен к  распространению. - Матьез  А.
Термидорианская реакция. М., 1931.

     Суть  своей  концепции революционного террора как основного инструмента
разрешения  всех  противоречий  революции Матьез изложил в  опубликованной в
1920 году брошюре "Большевизм и якобинизм". "Якобинизм и большевизм, - писал
он,  -  суть две разновидности диктатуры,  рожденные  гражданской  войной  и
иностранной интервенцией, две  классовые диктатуры,  действующие одинаковыми
методами -  террором, реквизициями, политикой цен и предлагающие  в конечном
счете схожие цели - изменение общества, и не только  общества  русского  или
французского, но и общества всемирного"     И хотя,  как показало  новейшее  исследование  нашей  соотечественницы,
профессора  Высшей  школы  восточных языков в  Париже  Тамары  Кондратьевой,
влияние идеологии и  практики якобинцев на большевиков  в 20-х - начале 30-х
годов  было огромнымМатьез и  его невольные  эпигоны из "Общества  историков-марксистов" в СССР,
было  бы ошибочным. Тем  не менее, несмотря  на отлучение от  СССР, его идеи
нашли отражение в  капитальном,  подготовленном  к 150-летию революции труде
под  редакцией В. П. Волгина и Е. В. Тарлево многом пересмотрел прежнюю идеализацию  якобинской диктатуры и террора. В
конце 20-х  годов он писал Лукину, что, несмотря на кратковременный характер
якобинского террора,  этого  все же "было достаточно, чтобы  заставить народ
ненавидеть   республику   и   задержать    на   целое   столетие   торжество
демократии"               годы культа личности И. В. Сталина почти вся группа  историков-марксистов во
главе с  H. M. Лукиным, готовившая этот  труд,  была репрессирована, а слово
"Великая"  из названия книги вычеркнуто.  По мнению И. В. Сталина, "великой"
могла быть только Октябрьская революция.
     
     Т. Карлейль был одним  из первых исследователей, который спустя 40  лет
после  термидорианского   переворота   1794  года  попытался  беспристрастно
разобраться в причинах  массового  террора во Французской  революции. Он,  в
частности, отмечает  зловещую роль "закона  о подозрительных", первого акта,
лишившего граждан Первой республики  какой-либо правовой защиты. Он сожалеет
о  казнях  жирондистов,  скорбит о гибели  Дантона  и его друзей,  но  и  не
злорадствует  при описании казни Робеспьера: "Да  будет  же Бог милосерден к
нему и к нам!"     Разумеется,  "Французская революция"  Т. Карлейля отражала тот  уровень
знаний и анализа, который был  возможен в английском обществе 30-х годов XIX
века.  Его  современный  нам  биограф  Дж.  Саймоне справедливо  пишет,  что
"некоторые  личности,  не  пользовавшиеся  симпатией  Карлейля,  такие,  как
Робеспьер и  Сен-Жюст,  обрисованы у  него  однобоко,  а  его  оценка Мирабо
совершенно неприемлема с точки зрения современной науки"          
     И  все же  поражает доброжелательное, без "крика", стремление  Карлейля
разобраться как в  причинах,  вызвавших массовый террор,  так  и  в попытках
нарисовать объективную картину повседневной  Франции той эпохи: "...читатель
не  должен воображать,  что  царство террора было  сплошь мрачным; до  этого
далеко.  Сколько кузнецов  и плотников, пекарей и  пивоваров, чистильщиков и
прессовщиков  во  всей этой  Франции  продолжают  отправлять  свои  обычные,
повседневные обязанности,  будь то  правительство  ужаса  или  правительство
радости.  В  этом  Париже  каждый  вечер  открыты  23  театра   и...  до  60
танцевальных    залов.    Писатели-драматурги    сочиняют    пьесы    строго
республиканского  содержания.  Всегда  свежие вороха  романов...  поставляют
передвижные библиотеки для чтения"