административного рынка к другому.

Общим для граждан бывшего СССР, в том числе и исследователей-обществоведов,
стало забвение своей новейшей истории. Из памяти политических и экономических
деятелей посперестроечного времени, как и обычных людей вытеснено ближайшее
прошлое. Оно замещено ложной памятью о том, чего с этими людьми не было и не
могло быть. Граждане российского государства размышляют о том, что было до
социалистической революции, в 20, 30 или 60 годы так, как будто это было
вчера. Для понимания происходящего они обращаются к опыту Польши, Боливии,
Чили, Англии, США, Китая. И совершенно не задумываются над тем, что
действительно происходило в СССР в 70 и 80 годы и что собственно определяет
происходящее с ними в России сегодня - о брежневском административном рынке и
специфичных для него отношениях, когда очень многое нельзя было купить ни за
какие деньги, но только получить "по очереди", достать "по блату" или "за
бутылку".

Эта ретроградная амнезия, с моей точки зрения, связана с тем, что основным
видом деятельности на советском административном рынке было воровство в весьма
многообразных и часто экзотичных формах, так или иначе культивируемое
государством. Причастность к воровству вытесняется из поля осознания, мотивы
воровства социализируются, точно также как происходит с сексуальными
отношениями в предмете классического психоанализа. Без адекватной диагностики
основных комплексов, как известно, лечение невозможно. А диагностика состоит
прежде всего в осознании исходных конфликтов и назывании скрытых от осознания
сущностей, мотивов и действий своими именами.

Общеизвестно, что социалистическое государство определило себя в самом начале
своей истории как институт экспроприации. Оно последовательно экпроприировало
имущество своих невольных граждан, потом отношения между ними. В конечном
счете экспроприации подверглась способность его граждан осознавать свое
положение и действия.

Простые граждане государства победившего социализма "получали по труду", то
есть по социально-экономическим нормативам. Однако полученного чаще всего было
недостаточно для простого выживания. Для удовлетворения минимальных
потребностей люди вынужденно становились "несунами", "расхитителями
социалистического имущества", "цеховиками", и др, отчуждая у экспроприирующего
государства необходимые им продукты питания, материалы и машины. Эта их
деятельность, иногда основная, не рефлектировалась как форма воровства. Более
того, она вытеснялась в социалистическое подсознание "простых тружеников", в
то время как в их сознании доминировали идеологизированные комплексы "честного
труда во благо прогрессивного человечества".

Государство естественно реагировало на нарушение своего неотъемлегого права на
экспроприацию. Поэтому десятки миллионов социалистических граждан прошли
социализацию в тюрьмах и лагерях, где освоили мноообразные
высокопрофессиональные виды воровства. И независимо от того, нравилось им или
не нравилось их занятие, после освобождения из "мест лишения свободы" они
становились профессиональными или почти профессиональными ворами.

С другой стороны, сотни тысяч граждан социалистического государства занимались
профессиональным воровством чужих государственных и коммерческих секретов во
благо государства, в то время как миллионы других осваивали украденное первыми
и разрабатывали соответствующие образцы отечественной продукции, зная или
догадываясь о происхождении информации, прототипов и технологических схем.
Негативное отношение к воровству как виду деятельности у этих "абсолютно
честных людей" ничуть не мешало им красть и "осваивать" краденое "во имя
конечного торжества социалистической идеи".

Сочетание практики экспроприации (просто потому, что иначе это государство
существовать не могло) и идеологии, отрицающей эту практику и осуждающей ее с
позиций "общечеловеческих ценностей" стало конституирующим признаком
перестройки. Бесславный конец перестройки во многом связан с отсутствием у ее
руководителей понимания конструкции "перестраиваемой" социально-экономической
системы, в стремлении бороться со ставшими естественными феноменами и
отношениями, а не попытаться использовать конструктивные особенности системы
для достижения своих высоких целей.

Политики, пришедшие к власти в России и других республиках-государствах в
конце 80 и начале 90 годов, действовали проще и - для системы - логичнее. Они
"увели" из СССР его основу - республики, и тем самым воспроизвели логику
экспроприации на таком уровне, который не снился их марксистко-ленинским
учителям. Эта логика экспроприации и административной торговли
экспроприированным будет, очевидно, воспроизводиться до тех пор, пока
сохраняется административный рынок.


Социальное пространство и общие принципы организации административного торга

Административный торг, в отличие от обычных рыночных отношений торга,
вовлекает в себя ценности и институты, появление которых в виде товара на
"капиталистическом" рынке чаще всего исключено. Рыночная экономическая
деятельность не иерархична, связи в ней по преимуществу горизонтальны.
Известные рыночные иерархические институты, такие как биржи и банки, вписаны в
не иерархичные отношения и не могут существовать вопреки рыночным законам.
Покупатели и продавцы на рынке равны, и мерой всех вещей служат деньги.
Количество денег, имеющихся в распоряжении агента рынка, есть мера его
значимости в экономике.

В отличие от рыночной, политическая деятельность иерархична и определяется
априорными ценностями, целями и средствами для их достижения. Политическая
деятельность иерархизирует включенных в нее людей, наделяет их властными
полномочиями. Политический статус является капиталом политика, которым он
пользуется для достижения своих целей. А цели, как правило, заключаются в
стремлении к повышению политического веса (статуса) или, как минимум, его
сохранению, так как только обладая политическим весом политик может достигать
свои цели.

На советском административном рынке политическая и экономическая реальности
составляли синкретичное целое, где все деятельности были иерархизированы.