крестился на монастырский крест, блистающий в небесной сини.
     Но  это  все  к слову.  Просто  таким  маленьким  отступлением  я  хочу
показать, что Древлянск на среднерусской равнине действительно существует, а
все упомянутые в  повести лица реальны и по сей день здравствуют. Я попросил
Федора Федоровича лишь изменить название городка и имена, потому что повесть
сия  все  же  сон.  А  впрочем,  как  знать... Тут  у  меня есть сомнения...
Читатель,   наверное,  подметил,  что   если   бы   все,   описанное  здесь,
действительно  было бы сном, то я бы и в послесловии коротко написал: сон, а
не ходил бы вокруг да около. Так что сомнения существуют. Но как их развеять
--  ума  не приложу и думаю:  уж если это и вправду сон, то, выражаясь очень
мягко и осторожно, необычный.
     Итак, не мешкая я отправился в Древлянск. Не стану описывать встречу  с
Федором Федоровичем, но  поспешу  сообщить, что  тут же по приезде я  уселся
читать повесть, а когда прочитал, в мезонине состоялся интересный разговор с
показом вещественных доказательств.
     Федор  Федорович  из  нижнего  ящика  матушкиного комода  вынул  старую
жестяную банку из-под китайского чая. Пояснил:
     --  Я раньше  тебе не рассказывал и  не  показывал.  Дело  в том, что в
молодости я действительно пил.
     Открыв банку, он достал оттуда тряпицу и развернул  ее -- на  цветистой
ткани тускло блеснули пять стреляных винтовочных пуль.
     А Федор Федорович на стене возле окна отогнул обои.
     -- Отсюда  добыл,  -- кивнул на углубления  в  сосновом  бревне. -- Что
скажешь? -- И вернулся к коробке.
     То,  что он  извлек  из  нее на этот  раз, светилось искрящимся зеленым
светом.
     -- Быть не может! -- не поверил я глазам.
     --  Как видишь -- может,  --  усмехнулся Федор  Федорович. -- Я повесть
дописал -- спать лег. А утром на тетрадке лежит.
     Перекладывая с  ладони на ладонь оправленный в красное золото камень, я
попытался определить его размеры, и выходило:  то  ли как большой желудь, то
ли как маленький грецкий орех.
     -- Подделка, -- попытался возразить я.
     --  Старик Ханзель,  увидевши, за сердце  схватился. Настоящий, древней
огранки...
     На этом я заканчиваю послесловие, а  вместе с тем и повесть. Больше мне
сказать  нечего.  Пусть читатели  над  прочитанным  сами  ломают  головы.  В
заключение  хочу  лишь добавить:  мой  древлянский  приятель, наискромнейший
человек, попросил имя его, отчество и фамилию в повести изменить и взять  на
себя авторство, что я  и делаю, благо, мне самому повести  такой  в жизни не
сочинить, даже если эдакое и приснится.

     Коломна, апрель -- ноябрь 1991 г.