-  Да,  -  гневно вмешалась в их перебранку императрица,  -  когда
государь  оскорблен  -  чиновники умирают. И,  чтобы  иноземцы  не
заставляли меня казнить тебя, Дуань, поспеши это сделать сам!
- Я - отец наследника Драконового престола! Помните об этом.
Императрица    смешалась,   Действительно,   сама    попалась    в
расставленные силки. Ей пришлось смирить гнев и обратиться  к  Жун
Лу.  -  Готовь  охранный отряд. Придется покинуть,  как  император
Сяньфэн,  столицу.  Если этот презренный народ не  сумел  победить
иноземцев, то пусть он и расплачивается с ними.
Жун  Мэй  даже  задохнулась  от возмущения,  услышав  такие  слова
императрицы.
- Как она смеет так говорить! Ведь сама же одобрительно отзывалась
об  ихэтуанях,  желала им победы, сама отвешивала земные  поклоны,
чтобы погиб еще один иноземец, сама отдавала приказы об объявлении
войны  державам....  И  вот сейчас злорадствует  поражению  своего
народа. Да ведь и виновата-то в поражении она и Жун Лу. Зачем  она
не  велела всем губернаторам провинций прислать войска для  защиты
столицы  и Поднебесной? А если не была уверена, что её послушаются
губернаторы,  особенно  южных провинций,  зачем  не  сместила  их?
Почему не приказала Жун Лу отдать ихэтуаням иноземное оружие?  Из-
за  трусости и нерешительности своей, из-за жадности к  деньгам  и
слабости к опиуму... Из-за безволия она совершенно лишилась силы и
стала подобна волоску, подхваченному ветром.
-   А   может  быть  она,  давно  зная  о  готовящемся  восстании,
сознательно  не подавляла его в зародыше, раздувала и  подогревала
ненависть  к иноземцам, чтобы совершенно лишить власти  императора
Гуансюя,  надеявшегося  опереться на  них?  Какая  низость  -  так
предать  свой народ. Еще Менцзы говорил, - "Дать народу  совершить
преступление,  а  потом наказать его - значит  обмануть  его".  О,
подлая, низкая, коварная женщина!
Она стояла потрясенная, разгневанная, опустошенная и совершенно не
слышала голоса императрицы, уже третий раз позвавшей её. Ли Ляньин
заглянул за ширму и шлепнул её по плечу веером, - Заснула?
- Нет, залюбовалась, - нашлась Жун Мэй.
-  Жун  Мэй, - обернулась к ней императрица, провожавшая  взглядом
уходивших  Дуаня  и  Жун  Лу, - тебя  знают  как  мою  фрейлину  и
доверенное лицо. Сейчас Ли Ляньин напишет указ, а ты поезжай с ним
к  Сюй  Туну, старому канцлеру. Я найду, кого послать и  к  другим
чиновникам. Чжу жу чэнь сы - когда государь оскорблен -  чиновники
умирают.
Почему-то  императрица вдруг остро возненавидела Сюй  Туна,  члена
придворной  Ханьлиньской академии, а ведь некогда весьма  почитала
его  за  книжную ученость и даже назначила наставником  императора
Гуансюя,  одарила новым домом и большим жалованием. Не за  то  ли,
что   Сюй  Тун,  восьмидесятилетний  мудрец,  едва  ли  не  первый
уговаривал  её  положиться на ихэтуаней,  вручить  судьбу  свою  и
Поднебесной в руки китайским божкам. Вот ведь как бывает:  захотел
полюбоваться луной на небе, а потерял жемчужину с блюда. Даже и не
жемчужину,  голову  теряет Сюй Тун. Или, может  быть,  императрица
срывала досаду на беззащитном старичке? Уж он-то не возропщет.  Уж
его-то   чиновники  не  услышат.  А  услышат,  так  и  отвернуться
равнодушно  -  поделом ему. Первым испробовал свою  кашу.  Не  зря
говорят:  богатство  и  знатность, а также громкая  слава  подобны
мимолетному сну.
И  то  понятно,  что  Дуаня  наказать  сейчас  она  не  может:  он
императорского  имени и, главное, еще имеет войска  в  подчинении.
Потом,  может быть... Жун Лу тоже не беззащитен - командует  всеми
маньчжурскими  знаменными войсками, да и  отец  он  её  дочери,  а
родная кровь - неприкосновенна. Даже свирепый тигр пожирает  всех,
кроме своих детенышей.
Но и Жун Мэй полыхала жаждой мести за утраченную надежду.
    Из под листьев на ветке цветущей
        Злые колючки торчат.
    В потемках души человеческой
        Может таиться яд. (Заклятие даоса. Стр.  162)
-   Вы,  мудрецы-недоумки,  первыми  должны  кровью  заплатить  за
поражение восстания и муки народа.
Примчалась она к дому Сюй Туна, благо рукой подать, совсем рядом с
Пурпурным  Запретным  городом,  вот-вот  от  стреляющих  иноземных
баррикад  на  улицах Посольского городка, еще одно  напоминание  о
позоре в  столице Поднебесной.
На  крыльцо  поднялась,  оттолкнула подпоясанного  сразу  двумя  -
красным и желтым! - поясами охранника-ихэтуаня.
-  От  великого  князя  Дуаня с указом  правительства,  -  бросила
растерянному  бедняку,  крестьянину или лодочнику,  как  соломинка
ветром подхваченному судьбой.
Сюй  Тун  стоял  в  маленьком зальце на коленях  перед  алтарем  с
изображением  бога  домашнего очага Цзаована под  желтым  пологом,
украшенным затейливыми узорами, отвешивал поклоны и горько плакал.
- Вот указ Старой Будды, - протянула свиток и моток желтой веревки
Жун  Мэй. - Она повелевает тебе и всем твоим домочадцам немедленно
присоединиться к душам предков.
- За что же? - взмолился Сюй Тун.
-  Ты  и  сам  знаешь, за что, - грубо ответила  Жун  Мэй.  -  Уже
невозможно погасить огонь и развеять дым, а государственное дело -
особенное.  И пощады от Старой Будды не жди, как нечего  ждать  от
тигров или удавов.
-   Но  зачем  спешить.  Может  быть,  императрица  смилостивится,
сохранит  нить  моего рода, и мои потомки останутся  жить?  Иначе,
куда деться душе после моей смерти?
-  Жизнь и смерть предназначены судьбой, - твердо стояла на  своем
Жун Мэй, - а нить судьбы в руках императрицы. Исполняй указ, не то
палач  казнит  тебя и твоих домашних. Публичной казнью  вы  будете
обесчещены.

В  тот же день она сообщила императрице, что Сюй Тун, а следом  за
ним  его жена, его сыновья, жены сыновей, его дочери, их мужья,  и
их дети, и внуки повесились.
За  Сюй  Туном  эпидемия самоубийств охватила столицу Поднебесной,
главных  городов  провинций  и тысяч уездных  городков.  Чиновники