бездарных  генералов  за  их громадное, но  не  имеющее  оснований
самомнение и массовые расстрелы ихэтуаней.
Но  императрица  уже не слушала ни его, ни Ли Ляньина  и  даже  не
поддавалась  лисьим  чарам Жун Мэй. Видимо, крепко  запомнила  она
слова   Жун   Лу  о  наказании,  которое  ждет  её  от  иноземцев.
Сообразила,  что  дело  худо, окончательно разочаровалась  в  силе
колдовства ихэтуаней, перестала верить в могущество маньчжурских и
китайских  богов.  Да  и князь Дуань уже не был  уверен  в  успехе
восстания: войска Жун Лу его не поддержали, а ихэтуани  не  только
терпели  поражение за поражением от иноземцев, но даже  не  сумели
захватить и Посольский городок.
Императрица же Цыси, узнав, что губернатор столичной провинции  Юй
Лу  её  обманывает,  разгневалась и вспомнила  о  старом,  верном,
послушном  и исполнительном Ли Хунчжане, и велела опять  назначить
его наместником столичной провинции.
-  Да,  и  передайте, чтобы не тянул, скорее возвращался в  Пекин,
пока не поздно. Надо начинать переговоры с иноземцами, - заключила
она,  и  Жун  Мэй поняла, что опять иноземцы победили, а  народное
восстание потерпело неудачу.
Убежала  Жун  Мэй  в  свою  каморку, упала  на  постель  и  горько
расплакалась.  Беду  за бедой приносят на её  родину  иноземцы,  и
никто не может осилить их. Ни великие боги, ни древнее колдовство,
ни народное восстание, ни старый хушан Янь, ни властная всемогущая
императрица,  и  уж  тем  более не эти старые  мерзкие  сановники,
обманывающие всех и обманувшие себя.
-  Вы  мне за это заплатите, - горько и мстительно шептала  она  и
решала  завтра  же восстановить утраченное влияние на  императрицу
Цыси,  дать  ей  испить  то  верное, испытанное  и  такое  простое
снадобье.
Сжалась  в  комочек, еще пуще растравила в себе горькую  обиду,  а
потом вспомнила о своем маленьком лисенке и умчалась к нему...
У кого судьба горькая, тому достается лишь горе.

В  самое жаркое время года, когда золото, как говорится, сливается
в слитки, под древними стенами Поднебесной империи опять загремели
иноземные пушки. Заметался народ и кинулся прочь из города, спасая
свою  жизнь и не имея даже возможности сохранить нажитое.  Бедному
люду еще хорошо, похватали детишек, нехитрый скарб, у кого нашлась
повозка,  да  и  прочь  в  провинцию. А как  быть  людям  знатным,
известным, уважаемым? Им-то и деваться некуда. Везде-то их найдут,
nr{ysr и выдадут на смерть и унижение. Не защитит ни император, ни
императрица.  Впрочем,  ведь существует традиция:  когда  государь
оскорблен - чиновники умирают.
Вызвала  императрица  Цыси в свои покои  великого  князя  Дуаня  и
старого служаку Жун Лу, вызвала и с гневом на них обрушилась.
-  Вы оба довели Поднебесную до великого унижения, обманули меня и
народ,  не сумели победить иноземцев, вот вам и предстоит  за  это
расплата.
Жун Мэй, готовясь вместе с императрицей к бегству в провинцию,  за
ширмой отбирала в ларец наилучшие драгоценности, а Ли Ляньин стоял
позади  императрицы,  держа  в  левой  руке  веер,  которым  её  и
обмахивал, а правую руку положил на рукоятку короткого  меча,  что
висел   у  него  под  халатом  с  вытканным  на  груди  иероглифом
"Верность".
-  Я выполнял вашу волю, императрица, - дерзко прошептал до смерти
напуганный  Дуань.  -  Своим  указом  вы  назначили  меня   главой
ихэтуаней  и велели приложить все силы, чтобы вышвырнуть иноземцев
из Поднебесной империи.
Императрица сперва опешила от такой дерзости, но быстро нашлась, -
И почему же ты не выполнил мою волю?
Дуань  повесил голову, - Не помогло волшебное искусство ихэтуаней,
не  сумели они устоять против пушек и ружей иноземцев, а Жун Лу не
дал оружия.
-  Тот, кто начинает понимать причины поражения после поражения  -
неразумен, а тот, кто и после поражения не хочет понять их  -  тот
мертвец, - гневно бросил Жун Лу. - Ты, Дуань, победить не мог и не
должен  был.  Твоя  победа означала бы не только  твое  поражение.
Победившие   иноземцев,  ихэтуани  непременно  свергли   бы   нашу
маньчжурскую  династию и установили бы свою, китайскую.  И  ты,  и
твой  сын погибли бы в первую очередь. И иноземцы не потерпели  бы
поражения.  Выбрось дурь из головы и пойми, наконец,  что  никакое
колдовство не устоит против огнестрельного оружия.
-  А  почему ты сказал, что я мертвец? - взъярился Дуань.  -  Я  -
великий  князь  второй степени, старший среди князей императорской
крови, как ты осмелился назвать меня мертвецом?
-  Во  время  восстания  ты был во главе правительства,  от  имени
которого исходили многочисленные указы и распоряжения. Теперь тебе
припишут и то, чего не было, и тебе не оправдаться, даже если бы у
тебя  было  и сто ртов. Раскаиваться уже поздно, иноземцы  вот-вот
ворвутся  в  Пекин  и велят императрице  прежде  сего  обезглавить
тебя.
Было  жарко и, может быть, поэтому лицо Дуаня густо вспыхнуло алым
цветом, пот обильно выступил и потек по лбу, щекам и подбородку.
- Как обезглавить? Не имеют права...
- Это ты так думаешь, - злобно возразил Жун Лу.
-  Я  -  князь  второй степени и по нашим законам никто  не  может
обезглавить меня. А вот тебе действительно придется туго...
- Скоро в Поднебесной будут действовать не наши законы, а иноземцы
потребуют  платы  за всё. Известно: конец долга - расплата,  конец
обиды  - отмщение. Что же касается меня, то подчиненные мне войска
лишь  удерживали ихэтуаней от атак на Посольский городок, а я едва
ли не лично доставлял туда фрукты и овощи...
- Предатель! - взорвался Дуань.
-  Тебе, как главе Цзунцзичу - Государственного совета - следовало
бы  помнить слова Конфуция: "Управляя государством, имеющим тысячу
боевых  колесниц, нужно относиться к делу с верой и  благоговейным
сосредоточением".  Ты  же лишь рвался к личной  власти  и  наделал
множество глупостей. Сейчас, как говорится, собери железо со  всей
Поднебесной и выкуй один громадный иероглиф "Ошибка". Более  того,
ты поставил в дурное положение императрицу.