тропочке. Данила злой-презлой идет, камешки пинает, хотя к  обутке
бережлив был.
-  Чего ты яришься? - спрашивает Андрей. - Не барин ты, не генерал
какой-нибудь,  мужик, и сам бог велел лаптями тебе  грязь  месить,
руками на хлеб зарабатывать...
-  Я  в  Елисаветграде,  в  0дессе  на  железной  дороге  работал.
Ремонтным рабочим, обходчиком. Там у нас народ подобрался  -  ого!
Кружок был, книжки вместе читали, обсуждали их. Правильные книжки,
полицией  запрещенные. И в них написано, что  все  в  мире  трудом
создано,   руками рабочих и крестьян. И дома, и заводы, и  одежда,
обувка,  пища,  все-все.  Но те, кто это делает,  разутые-раздетые
ходят,  с  животами  подтянутыми. А богатеи их  труд  присваивают,
жиреют, во дворцах живут, не как мы, в солдатских бараках,  тесных
лачугах и норах земляных, словно звери. Наши дети чахоткой болеют,
от  холода  и  голода  мрут,  а они пищу  собакам  скармливают,  в
выгребные  ямы  выбрасывают. Почему так устроено?  И  кем?  И  как
изменить?
- Но ты же знаешь, они нам работу дают, инструментом обеспечивают,
заботятся, где разместить нас, кормят, денежки платят...
-  Совсем  дураша ты, Андрей. Они нещадно грабят нас,  обманывают,
p`anr`r|   заставляют  по  двенадцать-четырнадцать   часов,   себе
просторные  каменные дома строят, а ты уже месяц  проработал,  что
получил на лапы-то?
Андрей  не  получал  пока  ничего, как  и  все  "контрактованные".
Подрядчик  Кауров  уже  ругался, что землекопы  работают  плохо  и
медленно и он скоро из-за них разорится в дым.

Потом зарядили проливные дожди. Густой туман переходил в бусинец и
морось, серые тучи низко нависали над землей, из них текло, текло,
и   вдруг   припускало  сильным  ливнем.  Трасса   дороги   совсем
расквасилась,  подстилающая глина не  пропускала  воду  и  повсюду
стояли  огромные  не просыхающие лужи, хоть лодки пускай.  Ступить
было  некуда - мгновенно по щиколотку, по колено увязаешь в вязкой
грязи  и не то, что с лаптями, с сапогами иногда расставались.  На
работу   не  выйдешь  -  не  земляные,  а  жидко-грязевые  работы.
Израненные об острые камни ноги и руки покрывались мокрыми  язвами
и  начали  гнить.  Концы пальцев вокруг ногтей заполнились  желто-
зеленым  гноем  и  мучительно болели.  Из  всех  лекарств  -  один
подорожник. Кормили по-прежнему овсяной и ячменной кашей с  гнилой
рыбой, а силы эта пища не восстанавливала. Андрей заметил,  что  у
некоторых распухли десны и начали шататься зубы.
-  Жуйте  траву,  -  настойчиво требовал Данила  Буяный,  -  ешьте
одуванчики, молодую крапиву, варите папоротник-орляк.
- Коровы мы, что ли? - отругивались мужики, но слушались.
Он  единственный  выбирал  время ходить в  китайскую  слободку  на
Семеновском  покосе,  где жила артель азиатских  рабочих,  немного
научился китайскому языку и частенько приносил в дерюжном мешке по
полпуда камбалы.
-  Свежая  пища  нужна,  -  наставлял он,  -  иначе  мы  скорбутом
заболеем, организм ослабнет, и хвори всякие одолеют.
Да  и то, ходили слухи о заразных болезнях, появляющихся в крае  -
холере, дизентерии, проказе, даже чуме.
Кауров вконец рассвирепел. - Вы меня по миру пустите, - кричал он.
-  Но  ведь  невозможно работать, - твердо стоял Данила Буяный,  -
грязь непролазная.
И мужики гулом поддерживали его.
Заставил  все  же  Кауров их в дождь скалу  рубить  -  кайлами  да
ломами. День работали - окоченели все. В бараки вернулись поздно -
мокро,  печи  не  топлены, не согреешься  и  не  обсушишься.  Ночь
дрожали  от  холода под одеялками волглыми, уснуть не могли.  Люди
трясутся, кашляют. Кириллович утром матюгами поднял, повыгонял  их
на  работу - пошли нехотя. Еще на день в проливной дождь  работать
сил  хватило.  Но следующим утром идти мокнуть дружно  отказались.
Чуть ли не половина мужиков заходилась кашлем, хрипела простужено.
-  Плохо  работаете, недоноски, - ругался Кириллович.  -  Справный
мужик  зимой раздемшись вкалывает - пар от него валит, а вы  летом
обсопливились, мерзнете, кашлем исходите.
Опять  явился  Кауров  на  работу выталкивать,  но  Данила  твердо
потребовал  ответить,  когда  он людям  за  работу  заплатит.  Три
месяца, считай, прошли, ни копейки от него не получили.
- Да вы что, - еще пуще разорался Кауров, - что вы наработали? Я и
за  бараки  плачу,  кормлю вас, инструменты дал -  кирки,  лопата,
ломы, тачки.., что, это даром все?
- Но ведь уже целых четыре версты полотна нами уложено!
Сколько ты за них тысяч получил? Ну-ка, рассказывай!
- Бунтовщик, я давно за тобой приглядываю. Ты знаешь, что дорога -
дело  военное,  государственное, ответственное, а ты  его  срывать
надумал?  Нету денег сейчас, и когда будут - неизвестно. Работайте
- я расчет веду, не пропадут ваш денежки, целее будут, не пропьете
хоть...
- Да, по скольку люди заработали, почему расчет не объявляешь?
Мужики  вконец рассвирепели и закричали, распаляясь,  и  перебивая
друг друга, - Жены, дети, старики-родители дома денег ждут, а  где
они?  Нас  с  места сманил, кругом обманул, почему не  платишь?  В
Коломбо,  посреди океана по твоей милости шесть человек капитан  с
парохода высадил, как они домой доберутся?
И  уже  пришли  из  других  бараков "контрактованные"  подрядчиков
Скидельского,   Ключевского,   Журавского,   Галецкого,   Дунаева,
Попова...
- Все они, кобели нечесаные, в одну дудку дуют, нас голодом морят,
работу требуют, а деньги не платят...
Зажатый  в  дальнем  углу разъяренными людьми, зло  выкрикивающими
каждый  свое  горе  с  одним общим выводом -  заработанные  деньги
давай,  Кауров  затравленно  озирался  и,  чувствуя,  что  страсти
накалились  до нельзя, скоро и бить начнут, бросился  к  открытому
окну.
Дорогу  ему заступил Данила Буяны. - Покуда деньги не выплатишь  -
на работу не выйдем, - и пропустил его.
Хотели  мужики  и  за Кирилловича взяться, душу отвести  и  кулаки
почесать, но Данила не позволил.