depgjhi.  Ведь  как вон Ипполиту Мышкину побег с Кары  устроили  -
чисто и без задоринки. Случайно с иностранного парохода сняли...
Морское  и  военное начальство выразили готовность помочь  полиции
обуздать смутьянов.

Рано  утром полиция и солдаты с берданами окружили переселенческие
бараки.  Подрядчик Кауров с полицмейстером и тремя  городовыми  по
подсказке  Кирилловича бесцеремонно стаскивали с  нар  сонных  еще
рабочих  и  грубо  выталкивали во двор, где  отдавали  под  стражу
конфузившихся  солдат. Кириллович-десятник,  стремясь  выслужиться
перед хозяином, исходил черной руганью.
-  Допрыгались,  катюжане, сарынь, сейчас на нарах завоете,  бурды
тюремной  похлебаете,  денег семьям наработаете.  Сахалин  по  вас
плачет  слезами  горючими, благо он рядышком. Я  вас,  зачинщиков,
всех  наперечет  знаю.  Будете теперь народ с  панталыку  сбивать,
смуту заводить.
Прошли  они  по всем баракам, по всем артелям и набрали зачинщиков
много,  человек  двести  пятьдесят. Тесно окруженные  солдатами  с
берданками  наизготовку, задержанные угрюмо  побрели  в  город,  к
полицейскому управлению.
Кауров плелся сзади, за цепью солдат.
-   Теперь  за  работу  принимайтесь  немедленно,  -  крикнул  он,
обернувшись,  оставшимся  стоять  молчаливой  толпой   рабочим   и
издевательски добавил, - а денежки ваши пусть полежат, они у  меня
увеличатся в количестве и целее будут.
Из   тысячной   толпы   поднятых   на   работу   "контрактованных"
Введенского,   Журавского,   Галецкого   послышались   возмущенные
одиночные  выкрики, их становилось все больше и больше и  вот  уже
огромная  масса голодных, уставших, оборванных, озлобленных  людей
качнулась  вслед  за солдатами и сперва медленно, нерешительно,  а
потом  все быстрее, вытягиваясь по дороге в колонну, двинулась  на
выручку  своим  товарищам. Они шли по Посьетской, Алеутской,  мимо
штаба  крепости и железнодорожной жандармерии, откуда уже  скакали
рассыльные за подмогой в казармы 1-го и 5-го батальонов за  старым
портом.
Впереди идущие солдаты, страшась догоняющих их рабочих, по команде
офицеров  принялись  штыками  в спины  подгонять  арестованных,  и
перешли на бег трусцой.
Андрей  шагал  в середине колонны возмущенных рабочих,  увлеченный
общим порывом, удивляясь собственной дерзости и смелея от сознания
силы.
-  А  ведь они нас боятся, - думал он, - они власть, у них оружие,
полиция, солдаты, тюрьмы, а нас они боятся, вон, даже бегут.
Мимо  строящегося вокзала, через полупустой еще  рынок,  вверх  по
Суйфунской  подошли  они  к  дому Даттана,  арендуемому  городской
полицией   и,   окруженные  еще  большей  толпой  любопытствующих,
принялись громко стучать в гулкие железные ворота. В окнах второго
этажа появились испуганные лица полицейских служащих и в них снизу
полетели  камни,  зазвенели разбитые стекла.-  Отпустите,  верните
наших товарищей, - требовали люди и настойчиво стучали в ворота  и
двери полицейского управления.
Вдруг  стоявшие  на Пекинской улице закричали, - Солдаты,  солдаты
идут,  -  и  подались  назад. А к ним вверх по  улице  поднимались
ровные  шеренги  одетых  в  белые гимнастерки  солдат,  мерцая  на
утреннем  еще  солнце  примкнутыми штыками.  Надвигаясь  теснее  и
теснее,  они  по  команде остановились в саженях  десяти  и  взяли
винтовки   на   изготовку  к  стрельбе  стоя.   Передние   рабочие
отшатнулись от направленных им в грудь стволов, толпа спружинила и
замерла.
-   Ррразойтись!  -  звонким,  жестко-враждебным  голосом  крякнул
jnl`mdnb`bxhi ротой капитан. - Разойтись! - повторил он. - Прикажу
стрелять...
Толпа  любопытствующих  обывателей стремительно  начала  таять,  а
вместе  с  ней  таяла  и  решимость  рабочих.  Глухо  отругиваясь,
выкрикивая   угрозы  и  оскорбления  в  адрес  солдат,   дорожники
расходились, растекались по улочкам, переулкам, дворам.
На  работу  и  в  этот день они не пошли. Вечером во  дворе  между
бараками пили теплую, с ужасным запахом китайскую сулею, и  Андрей
попробовал.  На  душе  у  него было тоскливо  муторно,  словно  он
напакостил, струсил, сбежал, бросил в беде товарищей.
Бесцельно  бродивший  по двору со злобной ухмылкой  победителя  на
лице  Кириллович, чуть ли не в глаза тыча грязным,  с  обломленным
ногтем пальцем, сказал ему, - Ты, сучий выродок, следующий!
Андрею стало еще горше, и он едва не завыл от отчаяния. Но ему уже
сунули  в  руку  полстакана  сулеи, заставили  выпить,  похлопали,
захлебнувшемуся,  по  спине  увесистыми  ладонями,  дали  загрызть
коркой хлеба, посыпанной серой крупной солью, и отправили спать.
Потом  артели  рабочих-железнодорожников  рассредоточили  по  всей
трассе  от  Владивостока до села Никольского и далее,  до  станицы
Графской, что на Уссури-реке. Через месяц товарищи Данилы  Буяного
передали  Андрею от него привет и сообщили, что Данила осужден  на
пять  лет каторжных работ. Каторгу ему повезло отбывать здесь  же,
на  строительстве  дороги.  Повезло  потому,  что  не  на  Сахалин
отправили,   а  оставили  в  теплом  Приморье,  и,   главное,   на
строительстве дороги год каторги засчитывался за полтора, так  что
Данила, при примерном поведении, мог бы освободиться через  три  с
небольшим  года. Хотя, при его несдержанности и буйном  характере,
как бы не заработал он дополнительный срок.
К  зиме  их  артель отправили на Суйфунские щеки,  на  восемьдесят
вторую  версту трассы. Там базальтовые скалы сдавили реку, и  надо
было  на  протяжении двух верст вырубить в скале полку для полотна
дороги.  Работа была адова: на длинных веревках спускали людей  со
скалы вниз и они рубили шпуры для динамитных патронов. Скалу рвали
динамитом  и  порохом, а потом из цепи каменных  ниш  они  вручную
пробивали длинный карниз.
Жили   в   землянках  и  засыпанных  землей  балаганах,   питались
впроголодь, часто обмерзали, обрывались со скалы вниз, и некоторые
погибли.  Андрей  был  молод, прежде жил не много  лучшей  жизнью,
поэтому  сравнительно легко переносил все лишения. Но,  наделенный
излишне  богатым  воображением, он по вечерам с  тоской  и  ужасом