генерал-адъютантом Бонапарта на передовых постах. Я почел долгом своим
сделать самые твердые и решительные представления против такого намерения,
исполнение коего не соответствовало бы достоинству вашего величества и не
преминуло бы иметь вредное влияние, противное выгодам вашего величества,
потому что послужило бы к ободрению неприятеля, к неудовольствию армии и к
распространению недоверчивости в иностранных государствах". Другими
словами, Роберт Вильсон не скрывал своего недоверия к самому Александру и
грозил царю гневом Англии, если царь согласится на перемирие или, еще хуже,
на мир с Наполеоном. В тот же день Вильсон донес обо всем и лорду Каткэрту,
причем на письме есть такая странная пометка рукой Аракчеева: "Получено от
государя 4 октября" [12]. Писано письмо 23 сентября (5 октября н. ст.), а 4
октября (16 октября н. ст.), значит, через 11 дней, оно уже было доставлено
царю, прочитано им и передано для хранения Аракчееву. Было ли оно
перехвачено? Сам ли Каткэрт передал его царю? Во всяком случае царь узнал,
что прием Лористона есть "мера, преисполненная неблагопристойности и
общественного вреда", и что Вильсон "в качестве генерала союзной державы"
настоял на том, чтобы не сам фельдмаршал поехал на аванпосты к Лористону, а
чтобы послал туда князя Волконского. Узнал Александр из этого письма и о
том, что Кутузов-де в душе не питает таких враждебных чувств к Бонапарту,
какие были бы Вильсону желательны, и что вообще его (Кутузова) "дряхлость
всегда будет более или менее склонять его к желанию мира". Помогали
Вильсону в его усилиях принц Ольденбургский и герцог Вюртембергский.
Кутузов мог сколько угодно раздражаться наглым вмешательством всех этих
иностранцев в дело, касавшееся мира или войны между Россией и Наполеоном,
но поделать он тут ничего не мог.

Кутузов должен был принять Лористона если не в присутствии навязавшихся на
это свидание Роберта Вильсона и герцога Вюртембергского, то все-таки так,
чтобы Лористон, проходя в кабинет фельдмаршала, видел их обоих и с ними
герцога Ольденбургского. Беседа Лористона с Кутузовым наедине продолжалась
полчаса, после чего в кабинет позван был князь Волконский (отправившийся
немедленно затем к Александру в Петербург). Когда Лористон уехал,
фельдмаршал сообщил Вильсону содержание беседы. Лористон начал с жалоб на
"варварские поступки крестьян с французами, попадающими в их руки".
Фельдмаршал ответил: "Нельзя в три месяца сделать образованной целую нацию,
которая, впрочем, если говорить правду, отплачивает французам той монетой,
какой должно платить вторгнувшейся орде татар под командой Чингисхана".
Лористон предлагал перемирие на основе какого-нибудь соглашения.
Фельдмаршал ответил, что у него нет на это никаких полномочий. Лористон
заявил затем, что Москву сожгли не французы. Кутузов ответил, что он это
знает, что это было сделано самими русскими, которые ценят Москву не менее
всякого иного города в империи. Лористон сказал: "Вы не должны думать, что
дела наши в отчаянном положении; армии наши почти равны. Вы ближе к своим
подкреплениям и продовольствию, но и мы получаем подкрепления. Вы, может
быть, получили неблагоприятные для нас известия из Испании?" На это
фельдмаршал ответил, что он в самом деле слышал об этом от сэра Роберта
Вильсона, который только что вышел из комнаты. Лористон сказал, что Вильсон
имеет свои основания преувеличивать. Кутузов не согласился с этим. "В самом
деле, мы имели неудачу, которой обязаны глупостям Мармона, и Мадрид
временно занят англичанами, но дела наши скоро там поправятся, потому что
туда идут уже большие корпуса войск". Когда Кутузов сказал Лористону, что
русский народ смотрит на французов, как на татар, вторгшихся под
начальством Чингисхана, а Лористон ответил: "Однако есть же некоторая
разница", то фельдмаршал возразил, что русский народ никакой разницы не
усматривает. С этим впечатлением и с сознанием полной бесплодности своей
поездки Лористон и вернулся в Кремль к Наполеону.

Дезертирство из разноплеменной наполеоновской армии все усиливалось;
особенно повальный характер оно имело в испанских полках, которые, ненавидя
Наполеона лютой ненавистью, были принуждены идти с ним в Россию. Это были
насильно завербованные испанцы из запятых французами частей Испании. На
свое дезертирство они не могли не смотреть в подавляющем большинстве
случаев как на свой долг перед далекой их родиной, истерзанной Наполеоном.
Фуражировки не удавались французам. В одних местах фуражиров брали в плен
казаки, мелькавшие и днем и ночью около Тарутина и на московских дорогах; в
других местах их избивали крестьяне, грабить которых они приходили, в
третьих местах им удавалось запастись сеном, но лишь перебив или разогнав
по лесам крестьян. Генерал барон Корф встретился на аванпостах с
французским генералом Армандом. И встреча и разговор были "случайными".
"Мы, право, очень устали от этой войны, дайте нам паспорт, - мы уйдем", -
сказал Арманд. - "...О, нет, генерал, - возразил Корф, - вы к нам
пожаловали незваные, так и уходить вам нужно по французской манере, не
откланиваясь". - "Но в самом деле, - продолжал Арманд, - не жалко ли, что
две нации, уважающие одна другую, ведут истребительную войну? Мы принесем
извинение в том, что были зачинщиками, и охотно согласимся помириться на
прежних границах". - "Да, - сказал Корф, - мы верим, что вы научились в
последнее время иметь к нам уважение, но могли бы вы и впредь, генерал,
уважать нас, если бы мы вас допустили до того, чтобы уйти с оружием в
руках?" Предложение Арманда соответствовало, конечно, мысли Наполеона
"помириться на прежних границах", но теперь, после полного разорения
колоссальных пространств России, после гибели городов и бесчисленных
деревень, после уничтожения Москвы, - такое предложение звучало как новое
оскорбление.

Как мы видели, Кутузов в самых первых своих словах, в самой первой передаче
своей беседы с глазу на глаз с Лористоном решительно ничего не говорит о
проклятиях потомства и пр., которые обрушатся на него, Кутузова, если он
заключит перемирие. Все эти риторические украшения появились уже потом, на
досуге. Но это ведь и не важно. Существенным было одно: Наполеон увидел,
что и третья его попытка войти в переговоры с Александром явно осуждена на
неудачу. Такие "случайные" встречи, как генерала Арманда с Корфом или
Мюрата с Беннигсеном, а потом с Милорадовичем (6 октября), еще больше его в
этом убеждали. "У нас народ страшен, он в ту же минуту убьет всякого, кто
вздумает говорить о мирных предложениях", - сказал Милорадович Мюрату.

И все-таки, предвидя, что скоро придется оставить Москву, Наполеону так
хотелось подписать мир именно в Москве, сохраняя позу победителя, что он
решил поторопить Александра с ответом: он знал, что Волконский сейчас же
после свидания Лористона с Кутузовым повез рапорт об этом свидании от
фельдмаршала к царю, а ответ все не приходил. 20 октября, т. е. через 15