церковь девица вельми красивая и статная.
     - Какое мне до этого дело?
     - Смотрит на твою мусию богоматери.
     - Ну и что?
     - Сердце мое встрепенулось от этой девицы.
     - А мне какое дело?
     - На твою мусию смотрит.
     - Пускай.
     Мищило  ушел. Сивоок не очень и сожалел. Не было между ними дружбы и не
будет  уже  никогда.  Но  этот  непостижимый  человек  появился  снова через
несколько  дней. Так, будто прокладывал тропинку к сердцу Сивоока, тропинку,
которую   до  этого  много  лет  загромождал  отбросами  вражды,  зависти  и
коварства.
     - Спрашивает она о тебе, - сказал он Сивооку.
     - Кто?
     - Девица, которую зачаровали твои мусии.
     - Может,  в  ученики  хочет  ко  мне?  Но  девиц ведь не беру! - Сивоок
засмеялся  напускным смехом. Что-то встревожило его в назойливости Мищилы. В
самом  деле  изменился человек или случилось что-то необычное? Но девушка. К
чему  здесь  девушка?  Для  него теперь не существует ничего на свете. Он не
принадлежит  ни  своим  желаниям,  ни  своим  потребностям.  Он  без остатка
принадлежит  искусству.  Ибо  что такое искусство? Это могучий голос народа,
звучащий  из  уст  избранных  умельцев.  Я - сопелка в устах моего народа, и
только  ему  подвластны песни, которые прозвучат, родившись во мне. А меня -
нет.
     Он так и сказал:
     - Меня - нет.
     - Как это? - не понял тот.
     - А  так.  Нет.  Есть  только  то,  что  после  меня останется. Кому-то
нравятся мусии - пускай. Какое мне дело?
     И  снова пошел немного обескураженный, сам не свой Мищило, а через день
возвратился  снова. Сивоок собирался уже накричать на него за то, что мешает
своими благоглупостями закончить роспись, но Мищило успел сказать:
     - Привел ее к тебе.
     - Кого?
     - Да девицу же. Дозволь?
     Сивоок   молчал.   Сердце  его  учащенно  забилось,  ударило  в  грудь,
вырывалось  из  тесноты.  Ой,  беда  будет!  Ой,  беда!  Но молчал. И Мищило
истолковал  это молчание как знак согласия. Отодвинулся в сторону, пропустил
девушку  вперед,  сам  не  стал задерживаться, исчез. Сделал дело доброе или
злое,  -  наверное, не ведал сам. А может, в самом деле потеплела его душа к
Сивооку за то, что он такое сотворил!
     Девушка  стояла  молча.  Сивоок быстро писал. Знал, что самое главное -
не взглянуть на нее. Была - и нет.
     - Ты чего? - спросил ее, когда уже молчать было бы неучтиво.
     - А ничего, - ответила она с лету.
     - Чья? - спросил он снова, лишь бы спросить.
     - А ничья.
     - Как зовешься?
     - Никак.
     - Откуда такая?
     - Не твое дело.
     Голос  у нее был такой, что казалось - можно прикоснуться к нему. Будто
к  мягкому  драгоценному  меху.  И хотя отвечала задиристо, собственно, и не
отвечала,  а  швыряла  Сивооку  его  вопросы  назад, у него не пропала охота
продолжать  с  ней  разговор, боялся только, что не удержится и посмотрит на
девушку. Знал теперь хорошо: оглянуться - пропасть.
     Но  девушка  не  дала ему пропасть. Тихо направилась к выходу и исчезла
молча,  быть  может,  и навсегда. Сивоок оглянулся - поздно! Хотел выскочить
вдогонку,  но  удержался.  Принадлежит  искусству.  О себе должен забыть. От
всех соблазнов должен бежать не оглядываясь, как от Содома и Гоморры!
     Проклинал  Мищилу.  Тот  хорошо  ведал,  что  делал. Сам же столько лет
отговаривал  Сивоока  от  Иссы,  приводил  в пример святых Аммона, Авраама и
Алексея,  которые  бежали  от  своих  невест  в  первую брачную ночь, или же
Оригена  Александрийского,  который оскопился, чтобы уберечься от соблазнов,
и   только   благодаря  этому  закончил  великое  дело:  свел  воедино  пять
неодинаковых  списков  Священного  писания.  Не  действовало на Мищилу и то,
когда  говорилось  ему,  что  не появился бы он на свет, не будь любви между
его  отцом  и матерью. Имел и на это свой ответ. Дескать, если бы Адам в раю
не  отступил  от  бога,  то  размножение  людей  произошло  бы другим, более
достойным способом, и первый этому пример - непорочное зачатие девы Марии.
     Зачем  же  теперь  этот  святоша  показал этой девушке, где он, Сивоок?
Или,   быть   может,   она  столь  отталкивающа,  что  Мищило  хотел  просто
поглумиться?  А  Сивоок даже не взглянул на нее, чтобы плюнуть с презрением,
да и забыть ее сразу.
     Она  пришла  снова.  Бесшумно,  будто  босая  (а  может, и в самом деле
босая?),  прошмыгнула позади Сивоока, остановилась за ним, молча смотрела на
его работу.
     - Снова пришла? - спросил он, чтобы услышать ее голос.
     - Пришла.
     - Ну,  постой.  -  Он  немного поработал, наклоняясь за краской, бросил
взгляд  через  плечо. Увидел ее руку. Рука не висела вдоль тела, а словно бы
плыла  в воздухе, двигалась, жила, будто теплая, розовая птица. Тогда Сивоок
взглянул  через плечо правое и сразу увидел вторую ее руку. Она точно так же
жила,   двигалась   непрестанно.  Никогда  он  не  видел  таких  рук.  Снова
наклонялся,  снова  смотрел.  Окинул  взором  всю ее фигуру. Невысокая, но в
стройности  своей  казалась высокой. Всего одежды - белая сорочка с какой-то
вышивкой.
     Никогда  еще  не  приходилось  наблюдать  ему  у женщин такого высокого
умения одеваться.
     А  эта  словно бы родилась в своей сорочке. Прослеживается под полотном
каждый  изгиб  тела,  ноги  открыты  именно  так, как нужно, где-то блеснула
полоска белой кожи, но какой белизны!
     Он  еще  не видел лица девушки. Теперь боялся ее по-настоящему. Спросил
грубо:
     - Чего тебе нужно?
     - Ничего.
     - Ну и уходи себе.
     - Уйду, когда захочу.
     - А если выгоню тебя отсюда?