- Кто командовал батареей?
  И когда ему назвали имя, то он участливо и с сожалением промолвил, зная,
какому наказанию должен будет подлежать командовавший офицер:
  - Ах, бедный, бедный (имя рек), как мне жаль его!
  Государя спросили, как подействовало на него происшествие. Он ответил:
  - До 18 года я ничего не боюсь..."
  Известны и другие свидетельства похожего содержания. Так, например, посол
Франции в России Морис Палеолог, передавая свою беседу с Сергеем
Дмитриевичем Сазоновым, с декабря 1910 по июль 1916 года занимавшим пост
министра иностранных дел России, пишет в дневнике 20 августа 1914 года:
  "Мы говорим об императоре; я говорю Сазонову:
  - Какое -прекрасное впечатление я вынес о нем на этих днях в Москве. Он
дышал решимостью, уверенностью и силой.
  - У меня было такое же впечатление, и я извлек из него хорошее
предзнаменование... но предзнаменование необходимое, потому что...
  Он внезапно останавливается, как если бы он не решился окончить свою
мысль: я убеждаю его продолжить. Тогда, беря меня за руку, он говорит мне
тоном сердечного доверия:
  - Не забывайте, что основная черта характера государя есть мистическая
покорность судьбе.
  Затем он передает мне рассказ, который он слышал от своего beau-frera
(свояка. - Ю.Р.) Столыпина, бывшего премьер-министра, убитого 18 сентября
1911 года.
  Это было в 1909 году, когда Россия начинала забывать кошмар японской
войны и воспоследовавших за ней мятежей. Однажды Столыпин предлагает
Государю важную меру внутренней политики.
  Задумчиво выслушав его, Николай II делает движение скептическое,
беззаботное, движение, которое как бы говорит: "Это или что-нибудь другое -
не все ли равно"... Наконец он заявляет грустным голосом:
  - Мне не удается ничего из того, что я предпринимаю, Петр Аркадьевич. Мне
не везет... К тому же, человеческая воля так бессильна...
  Мужественный и решительный по натуре Столыпин энергично протестует.
  Тогда царь у него спрашивает:
  - Читали вы Жития Святых?
  - Да... по крайней мере, частью, так как, если не ошибаюсь, этот труд
содержит около 20 томов.
  - Знаете ли вы также, когда день моего рождения?
  - Разве я мог бы его, не знать? Шестое мая.
  - А какого святого праздник в этот день?
  - Простите, государь, не помню.
  - Иова Многострадального.
  - Слава Богу, царствование вашего величества завершится со славой, так
как Иов, смиренно претерпев самые ужасные испытания, был вознагражден
благословением Божиим и благополучием.
  - Нет, поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более чем предчувствие, у
меня в этом глубокая уверенность: я обречен на страшные испытания; но я не
получу моей награды здесь, на земле... Сколько раз я примерял к себе слова
Иова: "...ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я
боялся, то и пришло ко мне".
  А если ко всему сказанному выше добавить, что в 1903 году журналисту
дореволюционного журнала "Ребус" Сербову стало известно о появлении в 1902
году специального Циркуляра, запрещавшего не только печатать чтолибо новое
об Авеле, но даже и перепечатывать старое, то становится почти фактом, что
все это следствие пророчеств Авеля, дошедших, по-видимому, в гатчинском
ларце до адресата - Николая Александровича Романова.
  Здесь следует обратить внимание и на то, что столетний срок хранения
(истекший как раз в 1901 году, предваряющий появление названного Циркуляра)
отсчитывается со дня смерти императора Павла Первого. А ведь именно Павел
имел неоднократные и, судя по всему, поначалу спокойные, не отягощенные
трагическими деталями беседы с Авелем до 1797-1798 годов.
  Причем, этому также следует уделять внимание, Авель в силу косноязычия
своего или по другим причинам склонен был излагать свои прогнозы в
письменном виде. Одно из его творений такого рода и могло быть доверено на
хранение опечатанному ларцу в Гатчинском дворце.
  Вы не согласны? Да, у меня на руках нет фактов, нет документов, выбивших
из колеи императорскую чету 12 марта 1901 года. Но... Кое-какие сообщения,
подтверждающие именно такой ход событий, известны.
  Наступило время дать слово офицеру русской армии, монархисту, участнику
первой мировой войны Петру Николаевичу Шабельскому-Борк (1896-1952 гг.).
  Петр Николаевич участвовал в попытке освобождения царской семьи из
Екатеринбургского заточения. В многочисленных исторических исследованиях,
основанных на уникальных документах, им собранных, исчезнувших во время
второй мировой войны в Берлине, где он в то время жил, Шабельский-Борк
основное внимание уделял эпохе Павла Первого.
  Петр Николаевич писал под псевдонимом "Кирибеевич". В начале тридцатых
годов издал историческое сказание "Вещий инок", посвященное Авелю,
фрагменты из которого приведены ниже.

                                ВЕЩИЙ ИНОК

  "В зале был разлит мягкий свет. В лучах догоравшего заката, казалось,
оживали библейские мотивы на расшитых золотом и серебром гобеленах.
Великолепный паркет Гваренги блестел своими изящными линиями. Вокруг царили
тишина и торжественность.
  Пристальный взор Императора Павла Петровича встретился с кроткими глазами
стоявшего перед ним монаха Авеля. В них, как в зеркале, отражались любовь,
мир и отрада.
  Императору сразу полюбился этот, весь овеянный смирением, постом и
молитвою, загадочный инок. О прозорливости его уже давно шла широкая молва.
К его келий в Александро-Невской лавре шел и простолюдин, и знатный
вельможа, и никто не уходил от него без утешения и пророческого совета.
Ведомо было Императору Павлу Петровичу и то, как Авель точно предрек день
кончины его Августейшей Родительницы, ныне в бозе почивающей Государыни
Императрицы Екатерины Алексеевны. И вчерашнего дня, когда речь зашла о
вещем Авеле, Его Величество повелеть соизволил завтра же нарочито доставить
его в Гатчинский "дворец, в косм имел пребывание Двор. Ласково улыбнувшись,
Император Павел милостиво обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он
принял постриг и в каких монастырях был.
  - Честной Отец, - промолвил Император, - о тебе говорят, да и я сам вижу,
что на тебе явно почиет благодать Божия. Что скажешь ты о роде моем,