тот ее не брал, угрожая ему физической расправой. Но книгу эту у Авеля все
же отобрали, обнаружив при этом, что "она писана языком неизвестным".
  Оную книгу и Авеля настоятель во избежание возможных осложнений
препроводил к Обольянинову и просил исходатайствовать высочайшее повеление
о ссылке Авеля в Соловецкий монастырь.
  На письмо Амвросия Обольянинов наложил резолюцию:
  "Докладовано. Высочайше повелено: послать нарочного, который привез бы
(Авеля. - Ю.Р.) в Петербург, по привозе же посадить в каземат, в крепчайший
караул, в крепости. Мая 21 дня 1800 года. Павловск".

  Вряд ли Авель учинил ту кражу. Не таков он был! Козни чьи-то... Быть
может, "местного масштаба". Однако репрессии нарастали.
  26 мая 1800 года генерал Макаров донес Обольянинову, что "Авель привезен
исправно и посажен в каземат в равелине. Он, кажется, только колобродит, и
враки его ничего более не значат; а между тем думает мнимыми пророчествами
и сновидениями, выманить чтонибудь; нрава неспокойного".
  Снова предсказания Авеля ко вниманию не принимаются, вызывают к себе, да
и к провидцу пренебрежение, хотя Император и прочие у власти стоящие
пристально наблюдают за ним.
  Так, на донесении Макарова Обольянинов пишет:
  "К архиерею, по желанию Его Величества, отпускать; архиерею отписать: при
всяком свидании, что объявит, меня уведомлять. Мая 27-го 1800 г.".
  С Авеля буквально нс спускают глаз, не упускают из виду ничего, все его
действия и слова фиксируются, И вот 28 мая Авель пишет Амвросию:
  "Я, нижайший монах Авель, обошел все страны и пустыни, был и в царских
палатах, и в великолепных чертогах и видел в них дивная и предивная, а
наипаче видел и обрел в пустынных местах великия и тайныя и всему роду
полезная; того ради, ваше высокопреосвященство, желаю я с вами видеться и
духовно с вами поговорить и оныя пустынныя тайны вам показать. Прошу ваших
святых молитв".
  Интересно, что уже на следующий день, 29 мая, митрополит Петербургский
принимает Авеля, беседует с ним и в тот же день сообщает письменно
Обольянинову:
  "Монах Авель по записке своей, в монастыре им написанной, открыл мне.
Оное его открытие, им самим написанное, на рассмотрение ваше при сем
прилагаю. Из разговора же я ничего достойного внимания не нашест, кроме
открывающегося в нем помешательства в уме, ханжества и рассказов о своих
тайновидениях, от которых пустынники даже в страх приходят. Впрочем, Бог
весть".
  Нельзя не обратить внимание на весьма интересные и важные обстоятельства
этого донесения.
  Первое. В чем состояло "открытие, им самим написанное"? Где оно, в чем
его суть? Какой, скорее всего действительно важный, секрет Авель считал
должным весьма срочным порядком сообщить в этот раз, коли потребовал
свидания с самим митрополитом, пребывая в заключении?
  Второе. Последняя фраза письма митрополита показывает, что было в Авеле
нечто вызывающее какое-то смущение у Амвросия, смутное ощущение силы и
правоты, возможной обоснованности его необычных видений, слов и снов.
Видно, Авель жил в каком-то своем, ему одному ведомом, мире и убежденно
служил некой высшей силе, правде и великой цели!
  На этом письме Амвросия рукой Обольянинова начертано:
  "Докладовано Мая 30-го 1800 г. Павловск".
  Чуть менее года оставалось жить Павлу Петровичу. Неумолимо приближался
трагический, многократно предсказанный момент.
  Была, правда, как оказывается теперь, у Императора и мысль о том, что его
"миновала чаша сия"! В солидном издании "ЦАРЕУБИЙСТВО II МАРТА 1801 ГОДА.
"Записки участников и современников". СПб., издание А.С.Суворина, 1907 год,
приведены "Записки графа Бенигсена" - одного из главных организаторов и
участников заговора против Павла Первого.
  Так вот граф Бенигсен писал:
  "Павел был суеверен. Он охотно верил в предзнаменования. Ему между прочим
предсказали, что если первые четыре года своего царствования проведет
счастливо, то ему больше нечего будет опасаться, и остальная жизнь его
будет увенчана славой и счастьем. Он так твердо верил этому предсказанию,
что по прошествии этого срока издал указ, в котором благодарил своих добрых
подданных за проявленную ими верность, и, чтобы показать свою
благодарность, объявил помилование всем, кто был сослан им, смещен с
должности или удален в поместья, приглашая всех вернуться в Петербург для
поступления вновь на службу".
  Приведен в названном источнике и фрагмент этого указа, датированного 1
ноября 1800 года. Вот текст приведенного фрагмента: "1 ноября 1800 года
состоялся указ, коим дозволялось всем вышедшим из службы... или
исключенным... паки вступить в оную".
  Известно, что Екатерина Вторая скончалась 6 ноября 1796 года. Таким
образом, в ноябре 1800 года исполнялось четыре года благополучного
правления Павла. Возможно, что здесь-то он и потерял бдительность,
расслабился, чем и воспользовались заговорщики?
  Отмечу одну странную деталь. Действие названного указа не отразилось
почему-то на Авеле - ведь он продолжал пребывать в заточении
Петропавловской крепости с 1798 года! Почему так? Или его вина была больше,
существеннее, несоизмеримее? Однако установить, когда Павел Первый получил
неблагополучный прогноз, не удается.
  Есть смысл задаться вопросом о компетенции Авеля, мощи его дара,
временного интервала, им контролируемого, ему подвластного. Что ему было
известно о будущем? Где проходила линия его временного горизонта?
  Обратимся к художественному произведению конца XIX столетия,
принадлежащему, - как его некогда называли, "Русскому Дюма", - признанному
мастеру отечественного исторического романа князю Михаилу Николаевичу
Волконскому. Его исторический роман "Слуга Императора Павла" охватывает
интересующий нас период, и... одним из его героев является монах Авель.
Насколько мне известно, это первое в художественной литературе упоминание о
монахе Авеле.
  Надо заметить, что Михаил Волконский родился в 1860 году, а умер в 1917
году и, таким образом, мог в молодые годы встречать людей, знавших Авеля,
слышавших о нем, мог также располагать какими-то неизвестными нам ныне
источниками, дневниками современников.
  Представляет интерес диалог двух героев названного произведения - монаха
Авеля с неким Чигиринским. Разговор относится к 1797 году, когда Авель был
на свободе.
  Авель говорит Чигиринскому: