предшественниками,  обыкновенно  приводили  целиком  или  в   сокращении
подлинный  их  текст.  Вследствие  этого  Нич   считал   возможным,   по
установленным им признакам, отмечать в тексте первой декады  Ливия,  где
последний  держится  древнейшего  римского  анналиста   Фабия   Пиктора,
воспроизводя более или менее точно его текст,  а  где  -  других,  более
поздних анналистов, Пизона, Валерия или  Лициния.  Этот  анализ  породил
целую литературу аналогичных  исследований,  в  которых  молодые  ученые
разлагали текст какого-нибудь историка на его  более  древние  составные
части. Попытка Нича встретила серьезный отпор со стороны К. Петера ("Zur
Kriuk d. Qnellen d. alteren Rom. Gesch.", 1879).  Сомнения,  высказанные
Петером относительно плодотворности указанного метода  Нича,  еще  более
приложимы ко многим из его  последователей.  Ни  Нибур,  ни  Моммзен  не
придавали особенного  значения  историческому  источнику,  которому,  по
видимому, должно было принадлежать первенствующее место  в  развитии  Р.
историографии,  а  именно   большим   анналам.   Первоисточник   римской
анналистики   оба   историка   видели   в   гипотетическом    памятнике,
существование которого ничем не  засвидетельствовано  -  Privatchroniken
Нибура, Sladlbuch или liber annales Моммзена.
   Однако, в последнее время Annales maximi снова обратили на себя общее
внимание. Дело началось с издания Германом Петером (1870)  сохранившихся
отрывков не дошедших до нас "остатков Р.  историков"  (Reliquiae  etc.),
первое место между которыми отведено отрывкам из Annales maximi. Касаясь
вопроса о их происхождении, Петер высказал мысль, что доски этих анналов
выставлялись не ради поучения потомства,  не  для  того,  чтобы  служить
материалом для истории, а в интересах современников, с целью сообщить им
сведения об одержанной победе  и  т.  п.  Этим  материалом  пользовались
затем,  по  свидетельству  Дионисия,  римские  историки;  Петер  находит
возможным указать в тексте Ливия 8 мест, заимствованных  непосредственно
из анналов. С этим нельзя согласиться уже потому, что важнейшее из  этих
мест относятся к первым годам республики, т.  е.  к  эпохе  догалльского
пожара; но мысль Петера, что "доски" на форуме исписывались  понтификами
не ради исторических, а ради  практических  целей,  заслуживает  полного
внимания. Только едва ли вероятно, что эти доски играли роль официальных
бюллетеней или  новостей;  гораздо  правдоподобнее  предположение  Зeекa
("Die Kalendertafel der Pontifices", 1885), что album - не что иное, как
публично  выставлявшийся   понтификами   календарь   на   текущий   год.
Неудовлетворительно объяснение Зеека,  почему  в  этот  календарь  стали
входить  анналистические  данные,  ради  которых  был   составлен   свод
содержания досок, в 80 книгах, старшим понтифексом  Муцием  Сцеволой,  в
эпоху Гракхов. Гораздо убедительнее  решен  этот  вопрос  Цикориусом,  в
статье "Annales М.", в новом издании "Real-Encyclopoedie" Pauly.  Говоря
с некоторым пренебрежением о содержании понтификального  альбома,  Катон
указывает, что там можно узнать о затмениях солнца и луны, о дороговизне
хлеба и т. п.  Принимая  во  внимание  это  известие  и  важное  участие
коллегии понтификов во всех действиях и обрядах, совершавшихся  римскими
магистратами, Цикориус приходит к заключению, что понтифики отмечали  на
своих календарных досках совершавшиеся  ими  жертвоприношения  и  другие
обряды по случаю освящения храмов, празднеств, знамений (напр. солнечных
и лунных затмений) или бедствий (напр. засухи, голода, чумы  и  т.  п.).
Этим объясняется, с одной стороны,  что  эти  tabulae,  когда  они  были
сведены Муцием Сцеволой, получили название анналов, а с другой  стороны,
что ни Ливий, ни Дионисий нигде не ссылаются на  анналы  и  единственный
отрывок  из  них,  приводимый  Авдом  Геллием,  касается  искупительного
обряда, предложенного гаруспексами по случаю удара молнии  в  форум.  Из
всего этого следует, что и большая или понтификальные анналы, независимо
от вопроса о их начале, не могли служить обильным и надежным  источником
для древней Р. истории. А при этих условиях  первый  римский  историк  -
анналист Фабий Пиктор и следовавшие  за  ним  анналисты  имели  в  своем
распоряжении, кроме фастов, лишь случайный и скудный  материал:  надписи
на храмах и памятниках Рима, законодательные  памятники  (XII  таблиц  и
отдельные законы или  плебисциты),  обряды  и  храмовые  празднества,  в
которых сохранялась память о прошлом, предания исторического  содержания
(о Порсенне,  взятии  Вей,  взятии  Р.  галлами),  семейные  предания  и
родословные, и лишь со  времени  второй  самнитской  войны  -  кое-какой
анналистический материал, а затем для третьего века  до  Р.  Хр.  уже  и
сведения,  почерпнутые  у  сицилийских  историков.   Скудная   летопись,
составленная первым анналистом Фабием Пиктором для эпохи, предшествующей
второй пунической войне - он  писал,  по  свидетельству  Дионисия,  лишь
"эпитомарно" - стала постепенно разрастаться,  вследствие  риторического
воспроизведения римского прошлого у позднейших анналистов,  не  желавших
уступать и в историографии исключительное  первенство  грекам.  Но  если
область  доступной  исследованию  Р.  истории  значительно   сократилась
сравнительно с тем, как она в начале столетия  представлялась  оптимизму
Нибура, то она расширилась для нас в других  направлениях.  Уже  Моммзен
попытался, с помощью  сравнительного  языковедения,  воссоздать  картину
древнейшего быта латинян до их отделения от греков.
   Дальнейшее  развитие  лингвистики   подвергло   сомнению   (Schrader)
существование отдельного греко-италийского племени,  но  лингвистические
исследования сохранили  свое  значение  для  исследователя  Р.  истории,
особенно в вопросе о влиянии греческой культуры, и создали более твердую
почву для  этнографии  древней  Италии,  где  еще  Нибур  был  принужден
довольствоваться критикой и  комбинацией  одних  литературных  известий,
напр. разноречивых преданий о пеласгах у древних  писателей.  Еще  ближе
касается Р. истории  интересный  материал,  доставляемый  археологией  в
новом значении этого слова, т. е. бытовой  археологией,  развившейся  на
ряду с археологией художественной. Долгое время в  Италии  весь  интерес
при  раскопках  сосредоточивался  на  добывании  художественных  или  по
крайней мере ценных по материалу произведений.  Когда  в  1817  г.  были
найдены в  могильнике  на  Албанской  горе  глиняные  погребальные  урны
первобытного изделия в форме хижины, римские археологи отнеслись  к  ним
равнодушно, полагая, что имеют пред собою  варварские  сосуды  ретийских
солдат императорской эпохи или грубых аборигенов,  населявших  Лаций  до
прихода Энея. Лишь успехи археологии  в  странах,  не  знавших  в  своем
прошлом блестящей, художественной культуры - в Скандинавии и  Швейцарии,
- научили правильно оценивать скромный и скудный материал,  доставляемый
раскопками на почве Италии. Исследование, с 50-х годов, свайных построек
в Швейцарии побудило итальянских археологов раскапывать  и  изучать  так
наз. terra mare. т. е. остатки свайных поселений на суше, в  долине  По.
Вскоре  удалось  составить  довольно  полную  картину  быта   обитателей
террамар,  а  раскопки  древнейших  могильников  в  Романье  (Villanova,