замахнулся  им,  отступив  на  два  шага, чтобы никто не мог напасть на него
сзади.
     - Клянусь  черным  распятием из Уолтема, - завопил он, - если хоть один
из  вас,  мошенников, коснется меня пальцем, я расколю ему череп, как лесной
орех!
     В  этом парне с его дюжими, узловатыми руками, громовым голосом и рыжей
щетиной  на голове было что-то настолько грозное, что все три брата подались
назад  от одного его взгляда, а ряды белых монахов пригнулись, словно тополя
в  бурю.  Только  аббат  ринулся  вперед,  сверкая  глазами,  но  викарий  и
наставник  послушников  повисли  у  него  на  руках  и  увлекли  подальше от
опасности.
     - Он  одержим  диаволом!  - кричали они. - Бегите, брат Амвросий и брат
Иоахим!  Позовите  Хью-мельника,  и  Уота-лесника,  и  Рауля со стрелами и с
арбалетом.  Скажите им, что мы опасаемся за свою жизнь! Бегите! Скорее! Ради
пресвятой Девы!
     Однако  бывший  послушник  был  не  только  стратегом,  но  и человеком
действия.  Прыгнув вперед, он метнул свое громоздкое оружие в брата Амвросия
и  в  тот  миг,  когда и налой и монах с грохотом рухнули на пол, выскочил в
открытую  дверь  и  помчался  вниз  по витой лестнице. Мимо дремавшего возле
своей  кельи  привратника  брата  Афанасия как будто пронеслось видение: его
ноги  мелькали,  одежда  развевалась;  но не успел Афанасий протереть глаза,
как  беглец  проскочил  сторожку  и  со  всей скоростью, какую допускали его
деревянные сандалии, помчался по дороге в Линдхерст.


                                  Глава II

КАК АЛЛЕЙН ЭДРИКСОН
                            ВЫШЕЛ В ШИРОКИЙ МИР

     Никогда  еще  мирная атмосфера старинного цистерцианского монастыря так
грубо  не нарушалась. Никогда еще не бывало в нем восстаний столь внезапных,
столь  кратких и столь успешных. Однако аббат Бергхерш был человеком слишком
твердого  характера,  он  не  мог  допустить,  чтобы  мятеж одного смельчака
поставил  под  угрозу  установленный  распорядок в его обширном хозяйстве. В
нескольких  горьких и пылких словах он сравнил побег их лжебрата с изгнанием
наших  прародителей  из рая и заявил прямо, что если братия не одумается, то
еще  кое-кого  может  постигнуть  такая же судьба, и они окажутся в таком же
греховном  и  гибельном  положении. Выступив с этим назиданием и вернув свою
паству  к состоянию надлежащей покорности, он отпустил собравшихся, дабы они
возвратились  к  обычным  трудам,  и  удалился в свой покой, чтобы обрести в
молитве  духовную  поддержку для выполнения обязанностей, налагаемых на него
высоким саном.
     Аббат  все  еще  стоял  на коленях, когда осторожный стук в дверь кельи
прервал его молитвы.
     Недовольный,  он  поднялся  с  колен  и  разрешил стучавшему войти; но,
когда   он  увидел  посетителя,  его  раздраженное  лицо  смягчилось,  и  он
улыбнулся по-отечески ласково.
     Вошедший,  худой  белокурый  юноша,  был выше среднего роста, стройный,
прямой  и  легкий,  с живым и миловидным мальчишеским лицом. Его ясные серые
глаза,  выражавшие  задумчивость и чувствительность, говорили о том, что это
натура,  сложившаяся  в стороне от бурных радостей и горестей грешного мира.
Однако   очертания   губ   и   выступающий  подбородок  отнюдь  не  казались
женственными.    Может    быть,   он   и   был   порывистым,   восторженным,
впечатлительным,  а  его  нрав  -  приятным  и  общительным,  но наблюдатель
человеческих  характеров  настаивал  бы  на том, что в нем есть и врожденная
твердость и сила, скрывающиеся за привитой монастырем мягкостью манер.
     Юноша  был  не  в  монастырском одеянии, но в светской одежде, хотя его
куртка,  плащ  и  штаны были темных тонов, как и подобает тому, кто живет на
освященной  земле.  Через  плечо  на  широкой  кожаной лямке висела сума или
ранец,  какие  полагалось  носить  путникам. В одной руке он держал толстую,
окованную  железом  палку  с острым наконечником, в другой - шапку с крупной
оловянной  бляхой спереди, на бляхе было вытиснено изображение Рокамадурской
Божьей матери.
     - Собрался  в  путь, любезный сын мой? - сказал аббат. - Нынче поистине
день  уходов.  Не странно ли, что за какие-нибудь двенадцать часов аббатство
вырвало  с корнем свой самый вредный сорняк, а теперь вынуждено расстаться с
тем, кого мы готовы считать нашим лучшим цветком?
     - Вы  слишком добры ко мне, отец мой, - ответил юноша. - Будь на то моя
воля,  никогда бы я не ушел отсюда и дожил бы до конца своих дней в Болье. С
тех  пор,  как я себя помню, здесь был мой родной дом, и мне больно покидать
его.
     - Жизнь  несет  нам немало страданий, - мягко отозвался аббат. - У кого
их  нет?  О  твоем  уходе  скорбим  мы  все,  не только ты сам. Но ничего не
поделаешь.  Я  дал слово и священное обещание твоему отцу Эдрику-землепашцу,
что  двадцати  лет от роду отправлю тебя в широкий мир, чтобы ты сам изведал
его  вкус  и  решил,  нравится  ли  он  тебе. Садись на скамью, Аллейн, тебе
предстоит утомительный путь.
     Повинуясь  указанию  аббата,  юноша  сел,  но нерешительно и без охоты.
Аббат  стоял возле узкого окна, и его черная тень косо падала на застеленный
камышом пол.
     - Двадцать  лет тому назад, - заговорил он снова, - твой отец, владелец
Минстеда,  умер, завещав аббатству три надела плодородной земли в Мэлвудском
округе.  Завещал  он  нам  и  своего  маленького  сына  с  тем, чтобы мы его
воспитывали,  растили  до  тех  пор, пока он не станет мужчиной. Он поступил
так  отчасти  потому, что твоя мать умерла, отчасти потому, что твой старший
брат,  нынешний  сокмангрубую  натуру и был бы для тебя неподходящим товарищем. Однако отец твой не
хотел,  чтобы  ты  остался  в монастыре навсегда, а, возмужав, вернулся бы к
мирской жизни.
     ______________
     "держание"  землю  от  короля  и  были  за  это  обязаны  ему  повинностью -
воинской, денежной и проч.

     - Но,  преподобный  отец,  -  прервал его молодой человек, - ведь я уже
имею некоторый опыт в церковном служении.
     - Да,  любезный  сын,  но не такой, чтобы это могло закрыть тебе путь к
той  одежде,  которая на тебе, или к той жизни, которую тебе придется теперь
вести. Ты был привратником?