- Пло-отнический сла-авен...
     Перекликаясь,  ротники борют сон и,  по  воинскому обычаю,  проверяют
товарищей.  Кончив славить городские концы,  перейдут к улицам.  От улиц -
примутся за знатных людей,  за концовских и уличанских старост.  Дай срок,
ты,  боярин,  услышишь и свое имя.  И прозвучит твое имя среди имен первых
новгородцев.
     Ставр  разогнулся,  взялся рукой за  подстриженную бороду,  расправил
усы.  Чтой-то пальцы липкие?  Забыл после густого вина осушить усы. Боярин
нашел дорогой рушник, вышитый дочерью, и утерся.
     Воздух за окном густо посерел.  Чу,  запел петух.  В  светлице темно.
Велеть вздуть огня,  зажечь свечей. Ставр подошел к низкой дверце. За ней,
перед лестницей,  что ведет вниз, на войлочном конике спит кощей-отрок для
прислуги боярину. Нет, не надо...


3

     Возвещая полночь,  по дворам перекликались первые петухи.  В светлице
не видно зги.. Заглянул бы кто - не нашел боярина.
     Ставр  вспоминал дни,  проведенные много  лет  тому  назад за  теплым
морем, Понтом Евксинским, в великом каменном городе, Восточном Риме.
     В жарко-голубом небе сиял знак власти кесаря,  басилевса-автократора,
золотой крест на храме Софьи-Премудрости.  Над мощенной каменным плитняком
площадью навстречу солнцу неслась конная статуя былого кесаря Юстиниана, и
бронзовый идол  поднимал в  правой руке шар,  хвастливо изображающий якобы
власть кесаря над всем миром.
     А  сам  тогдашний  живой  басилевс  не  шел,  -  шествовал.  Закрывая
автократора,  теснились сановники и  евнухи  с  позорно-бабьими  лицами  в
тяжелых  парчовых  одеждах,  из  которых  каждая  равнялась цене  хорошего
парусного корабля.  Изнывая от  жары,  облитые смердящим потом,  сановники
показывали римскому людству меч, скипетр и шар автократора.
     Купец Никомах, приятель Ставра, шептал новгородскому боярину трудные,
тут  же  забываемые имена  сановников-евнухов и  рассказывал про  войско -
охрану басилевса,  которое плыло,  сияя на солнце до боли в глазах. Войско
разделялось на  разные  отряды -  сапфариев,  буккеллариев,  экскубиторов,
моглабитов,  миртаитов,  которые были по-разному вооружены.  Все для того,
говорил Никомах, чтобы внутри войска не произошло сговора против кесаря.
     Было и совсем отдельное войско -  варанга из славян, нурманнов, готов
под началом старшин Акалутоса и  Аритмоса,  несшего не меч,  а  серебряную
ветвь дерева пальмы.
     Просверкав сказочным богатством,  силой и  властью,  басилевс скрылся
как  сон.   Вечером  Никомах,   напившись  хиосского  вина,   тешился  над
автократором-базилевсом,  глупым,  полубезумным от пьянства и несказуемого
распутства, которым, как облезлым, забитым ослом, правила жена и ее быстро
сменяющиеся любовники.
     Выболтавшись и протрезвев,  Никомах опомнился, ползал червем, обнимал
ноги  своего гостя  Ставра,  молил новгородского боярина забыть крамольные
речи. Грек испугался попасть в каменные темницы, вонючие подземные нумеры,
запрятанные под дворцом басилевса...
     Подлинно хороши римские золотые монеты номизмы, цизионы, тризмиционы,
на  них  можно взять все,  что увидишь.  А  само римское людство ничего не
имеет,  живет в смраде и вони,  по каменным улицам от нечистот и падали не
пройдешь, не то что на бревенчатых чистых мостовых Новгорода.
     В Новгороде сухой виноград -  сладкий изюм, фрукты и дыни пробовал не
каждый мастер,  не  говоря о  простых мужиках.  В  Риме  дорогое лакомство
нипочем,   зато  тамошний  простой  людин,  заедая  кислое  вино  сладкими
заешками,  не видит масла,  сала,  меда и мяса. Оттого-то они слабосильны,
жидки духом и телом, не как новгородцы. Ставру не понравился пышный и ниши
и  Восточный Рим,  он  не хотел бы там жить.  Ему милы родные новгородские
места. А поучиться в Риме есть чему.
     В Риме кесари сильны войском и иноземными дружинами.  Кто перетянет к
себе иноземные дружины,  за кого встанет войско,  тот басилевс-кесарь, тот
правит Римом. Править легко. Трудно взять власть. Ох, как трудно!..


4

     Боярину забылись далекие дни,  когда в  его  душе  впервые повернулся
червяк и начал сосать сердце. Но день, когда вполне решился, помнит.
     Ставр  попал между жалобщиками-нурманнами и  новгородским людством на
судном вече-одрине над безродным парнем-головником,  который убил знатного
нурманнского гостя ярла  Гольдульфа.  Чтобы уйти  от  людей и  не  обидеть
нурманнов, боярин притворился больным, но от себя, от стыда, не ушел.
     Утекло  много  лет.  В  новом  дальнем новгородском пригородке беглый
парень дорос до поморянского старшины.  Ставр свиделся с ним, когда Одинец
вносил городу виру за убийство.  Он кланялся Ставру,  но лишь по обряду. У
таких твердые спины.  Одинец не пустил на поморье ни Ставровых,  ни других
приказчиков.  Самовольно и  самовластно живут  поморяне  и  северодвинские
выселки.
     Да,  много  воды  ушло,  Ставрово  богатство  выросло,  а  власти  не
прибавилось.  Удалось склонить к своим мыслям некоторых старшин и бояр, но
общая сила  была  недостаточна,  чтобы самим взять Новгород в  руки.  А  с
непостоянными, увертливыми нурманнами плохо договариваться.
     И  то  сказать,  не  мог  же  Ставр позвать нурманнов полным голосом.
Новгородское людство здесь,  можно не  сносить головы.  Тихим голосом,  от
случая к случаю,  звал Ставр нурманнов, щупал намеками, шептал на ухо, под
строгой тайной.
     А время не ждало. Седина забелила виски, надоело выщипывать из бороды
досадливые  предвестники  бессильной  старости.   Ставр   лишился  дочери,
единственной радости сердца.  Не  заедать же  ему было девичий век.  Ставр
оторвал  себя  от  дочери  и  отдал  свою  Потворушку замуж  в  Плесков за
полюбившегося ей молодого боярина Добрыню.
     Ставр тешился торгом, любил и умел прозорливо творить дела, в барышах
искал не прибыль богатства, видел победу ума. Постыло...
     Он  не  отказывал себе  в  рабынях-наложницах.  Не  с  глупой молодой
горячкой,  -  с  зрелым  искусством мужа  высоко  ценил  и  тонко  понимал
томительную женскую прелесть. Постыло...
     Одинокая  ночь  мчалась  борзым  конем.  Загорланили  вторые  петухи.
Рассвело. Бессонный боярин, вновь глядел в оконце.
     Тянулся и  будил Волхов караван расшив.  За ночное затишное безветрие