запасными канатами для камнеметов,  Фынь Мань ехал в Су-Чжоу,  не опасаясь
встречи с  отцом.  Вельможный правитель никогда не  узнает сына в  обличье
солдата.  Фынь Мань,  давно презрев добродетель,  забыл об отце. Сейчас он
его ненавидел. За все.
     Великий хан Тенгиз еще не думал,  будто к  нему могут прилипнуть нити
сунской паутины.  Говорят,  слова  острее стрел,  летят они  медленно,  но
остаются внутри.  Тенгиз действовал,  помнил.  Вероятно,  наибольшая часть
завоеваний и переворотов не была бы начата,  понимай затеявшие их люди все
дальнейшее.
     Считая своих,  Тенгиз вспоминал о других монголах, бездельно кочующих
в степи.  Он может подчинить их, они тоже пойдут по новой тропе. Кто знал,
сколько  монголов?   Тенгиз  думал  о   сотне  тысяч  всадников.   Будущее
принадлежало ему. Монголам.


     Камнеметы, поставленные в ряд против северной стены Су-Чжоу, били все
вместе в  верхушки башен,  в  стены,  разрушая зубцы и укрытия защитников.
Машинами управляли пленные  суны-механики под  командой монголов.  Су-Чжоу
отвечал своими машинами,  стараясь повредить камнеметы осаждающих.  Против
одного камнемета осажденных били десять монгольских.  Под  городом хватало
места  для  машин.  Строители городских укреплений соорудили площадки  для
машин только на башнях.  Вскоре монголы сбили их. К вечеру сами башни были
повреждены,  как  и  укрытия на  стене.  Поддавалась и  сама стена.  Камни
облицовки вываливались рядами, обнажая сердцевину - рыхлую смесь из камней
неправильной формы,  ненадежно  связанных глиной.  В  сумерки  монгольские
пленники  беспрепятственно собрали  отскочившие от  стены  каменные  ядра,
которые завтра продолжат дело разрушения.
     Великий хан был доволен своим днем, а монголы - своим ханом: он может
все.  Даже не  будь Фынь Маня,  ханского суна -  так его звали монголы,  -
Тенгиз  разрушил  бы  стены  Су-Чжоу  в  нескольких  местах,   скрывая  от
осажденных   место   решительного  удара.   Изготовленные  тараны   издали
нацеливались на  ворота,  высовывая кованые лбы  из-под  шатровых укрытий.
Если завтра ханский сун не повалит южную стену, падение Су-Чжоу замедлится
немногим.


     Вельможный  правитель  Су-Чжоу  ученый  Чан   Фэй  видел  сон.   Его,
неизвестно кем и  за  что заключенного в  трюме джонки,  уносила река.  За
прорубленным в  бревнах оконцем,  куда не проходила голова,  плыли странно
пустынные берега,  безлюдные,  дикие, и во сне Чан Фэй мучился сомнениями:
где он, где Поднебесная с ее заселенными реками? Гористые берега сменялись
равнинными.  Джонку поворачивало,  качало,  крутило в  водоворотах.  Берег
уходил все дальше. Вода успокоилась в беспредельности. Чан Фэй понял - его
унесло в открытое море.
     Сердце остановилось, и он проснулся, задыхаясь, дивясь мягкой перине,
заменившей сырые доски джонки.  Томясь от  волнения,  от тоски,  правитель
подошел  к  окну.  Звезды  сказали -  идет  третья  часть  ночи.  Виденья,
посещающие спящих в эти часы,  посланы в помощь. Они сбываются, и смысл их
полезно разгадать, чтобы помочь совершению предначертаний судьбы.
     На  рассвете  правитель,  упреждая разрушительную работу  монгольских
машин,  предложил переговоры.  Великий хан согласился принять послов, если
их главой будет сам правитель: сон сбывался...
     С  первого дня  стоянки под  Су-Чжоу  сунские пленники соорудили хану
высокий шатер,  который мог  вместить две  сотни  людей и  в  дальнем углу
которого поставили походную Тенгизову юрту.  Стены и  крышу шатра затянули
шелками,  взятыми в  Туен-Хуанге.  Новая роскошь получила старомонгольскую
печать -  жирные следы  рук,  вытираемых после  еды,  испестрили шелка  на
высоту человеческого роста.
     Тенгиз  встретил  посольство,   сидя  в  золоченом  кресле  правителя
Туен-Хуанга.  Два  младших  брата  хана  сидели  на  земле,  на  подушках.
Тысячники и многие сотники разместились вправо и влево, как руки хана.
     Сзади будто дремали телохранители.  Среди них присел на корточки Фынь
Мань.  Этой ночью,  может быть,  в час,  когда Чан Фэю виделся пророческий
сон,  Тенгиз осмотрел законченные подкопы и  оценил способности суна.  Хан
стал  выше людей,  которые требуют завершающего успеха.  Фынь Мань доказал
свою полезность.  Хан  назначил его начальником над всеми умелыми сунами и
разрешил надеть монгольское платье: кожаный кафтан, кожаные штаны и сапоги
с острыми носками, удобные для верховой езды.
     Суны вошли один за  другим,  медленно,  мелкими шагами.  Перед шатром
шаманы окурили их дымом. Шурша жестким шелком длинных платьев, в туфлях на
очень высоких многослойных подошвах,  они кланялись хану, прижимая к груди
скрещенные ладони.
     Чан Фэй вежливо,  без назойливости смотрел на Тенгиза. Такого монгола
он  не  встречал.  Длинные черные  волосы  хана,  отброшенные назад,  были
прикрыты обычной изношенной шапкой. На просторном лбу широкие, приподнятые
к вискам брови брошены,  как развернутые крылья.  Между бровями, чуть выше
их,  небольшая, но ясная выпуклость напоминала о третьем глазе Будды, - по
убежденью индов,  это признак выдающегося человека. Короткая острая борода
делала резче  тупой  треугольник лица.  Темно-серые  пристальные глаза  не
моргали, как и приличествовало обладателю Глаза Будды.
     "Такой хан и нарядившись в лохмотья не спрячется в толпе",  - подумал
Чан Фэй с облегчением.  Он молчал,  легко и свободно,  - получалось не так
трудно,  -  по этикету ожидая приказа высшего,  то есть сильнейшего. Этого
человека нужно ублажать мягкой покорностью...
     Поднялась рука  хана,  тоже особенная:  узкая,  с  длинными пальцами,
образец для ваятеля,  который пожелает сочетать выражение силы с красотой.
Рука тоже в чем-то помогала правителю Су-Чжоу.
     - Ты поздно пришел, - сказал великий хан.
     Фынь Мань,  переменивший кожу,  стоя на коленях,  просунул голову под
рукой хана. Он будет толмачить, узнает его отец или не узнает, все равно.
     - Великий, я не мог прийти раньше, - возразил правитель Су-Чжоу.
     Фынь  Мань отодвинулся.  Этот человек,  по  возрасту старый,  но  еще
сильный телом, говорил по-монгольски! Фынь Мань не подозревал способностей
отца.  А  что он  знал когда-либо об  этом холодно-злом и  чужом человеке?
Ничего.
     - Почему не мог? - спросил Тенгиз.
     - Ты повелитель, ты сам идешь, сам делаешь по своей воле, - уверенно,
но скромно оправдывал себя Чан Фэй. - Я, ничтожный слуга Сына Неба, только
исполняю строгие  приказы  неумолимых законов.  Не  смею  оскорблять тебя,
великий,  увертками.  Ты разбил армию, которая могла помешать тебе. К чему