дельческое значение князя определялось [над строкой: "зависело"] его ге-
неалогическим положением среди родичей: чем старше был князь, тем лучше
была волость, которая доставалась ему. На севере, напротив, значение
князя среди родичей определялось его владельческим положением: чем луч-
ше, богаче был удел, доставшийся известному князю^ тем выше становился
он среди родичей. Княжеский род Ярославичеи XII в. представлял подвижную
лестницу старшинства, ступенями которой были живые лица. Племя суз-
дальских Всеволодовичей представляло из себя беспорядочную толпу князей,
в которой князь возвышался над другими перевесом материальных сил, раз-
мерами земельных владений. Значит, центр тяжести в княжеских отношениях
на севере переместился с лица на землю; основанием их вместо старшинства
стала сила, приобретаемая величиной и богатством удела. Вот почему на
севере княжеские споры о старшинстве сменились борьбой за земельные вла-
дения. Связь между князьями Ярославичами XII в. поддерживалась родствен-
ными фамильными преданиями, генеалогическими счетами; отношения между

 КОММЕНТАРИИ

 КОММЕНТАРИИ

князьями Всеволодовичами в XIII и XIV вв. определялись их личными
стремлениями и средствами, хозяйственным положением и честолюбием каждо-
го.
 Такова была перемена, внесенная удельным порядком владения во взаим-
ные отношения князей. Эта перемена помогает нам уяснить себе историчес-
кое происхождение удельного порядка владений, объяснить: 1) юридический
источник идеи такого владения и 2) внешние условия ее осуществления или
действия. Удельное княжеское владение чем отличалось от очередного? Пер-
вое слагалось из двух княжеских прав: из права личной собственности на
удел, владеемый князем, и из права располагать этим уделом по завещанию.
Второе, очевидно, есть юридическое последствие первого. В очередном-пра-
во собственности, т.е. власть роду, не лицу; отдельные лица владели и
распоряжались владениями не по завещанию, т.е. не по личному усмотре-
нию, а по очереди старшинства, устанавливаемому или порядком рождений
или соглашениями князей. Так, субъект власти и порядок владения иные: не
род, а лица, не очередь, а завещания, не случайность рождения, а личная
воля. Итак, надобно объяснить происхождение личной наследственности
власти в верхневолжской Руси в XIII в. Как возникли и развились эти пра-
ва? Юридические нормы-идеи с обязательной практической силой [над стро-
кой: "действием"]. Они всегда связаны с условиями материального быта; не
создаются ими, но вызываются из наличного запаса идей. Родство и там и
здесь, но здесь парализовалось, уступая только естественному влечению
личного интереса".
 "^ Текст, добавленный автором при подготовке первого издания. 10-10
Текст, добавленный автором при подготовке первого издания на основании
материалов литографии и черновых заметок к ней. ii-ii Текст, добавленный
автором при подготовке первого издания. 12 Ключевский В. О. Боярская Ду-
ма Древней Руси (далее: Ключевский. Боярская Дума). Изд. 3. М., 1902. С.
92.
 13-13 Текст, добавленный автором при подготовке первого издания на
основании черновых заметок и литографии. 14-14 Текст, добавленный авто-
ром при подготовке первого издания.
 ЛЕКЦИЯ XX
 ' К данному тексту относится вставка, опущенная автором при подготов-
ке первого издания (Архив Института истории АН СССР, ф. Ключевского, д.
2, л. 453-455): "Но здесь я считаю своевременным сделать небольшое отс-
тупление в область исторической методики. Приступая к изучению истори-
ческого факта, мы прежде всего задаем себе вопрос о его причинах и
следствиях. Решение этого вопроса нам представляется основным требовани-
ем исторической науки; мы не признаем исторического факта изученным, ес-
ли не умеем ответить на этот вопрос, и наша научная совесть считает свое
дело отработанным, когда мы доищемся, почему что-либо случилось и что из
этого вышло. Связь причин и следствий в исторической жизни образует ис-
торическую закономерность. Но не замечаете ли вы, что это все понятия,
как будто взятые не из исторической жизни, а из другого порядка идей и
явлений? Законы в смысле неизменных правил, которым следуют явления,
возможны там, где последующее вытекает из предшествующего в силу необхо-
димости. Историческая жизнь представляется свободной от такого абсолю-
тизма логики; по крайней мере наше житейское сознание находит возможным
не признавать его. Причинность в точном, безусловном смысле слова есть
требование закона необходимости, а в явлениях человеческого общежития мы
допускаем смягченную, ограниченную причинность, так называемый закон
достаточного основания, допускающий ход дел и так и этак, т.е. допуска-
ющий случайность явлений. Должно ли это охлаждать нас к

историческому изучению, поселять в нас сомнение в его научной ценнос-
ти? Станем прямо перед своей задачей и спросим себя, какой интерес вле-
чет нас к историческому изучению? Неужели только желание проверить, нас-
колько история усвоила логику? Думаю, что нет, что в историческом изуче-
нии есть интерес и помимо вопроса: от чего что произошло и могло ли
вместо случившегося совершиться что-либо иное? Если нашему разумению по-
ка не дается решение этого вопроса, неужели нам остается признать исто-
рическое изучение только досужим любительским занятием? Для изучающего
историю важно не только то, от чего что произошло: еще важнее то, что в
чем вскрылось, какие свойства проявили человеческая личность и людское
общество при известных условиях, в той или другой комбинации элементов
общежития, хотя бы данное сочетание этих условий и элементов по своей
сложности было нам необъяснимо в своем происхождении, т.е. казалось со-
вершенно случайным и не отвечало требованиям закономерности, которая со-
общает такую силу и привлекательность изучению явлений природы. В исто-
рических явлениях, даже очень от нас отдаленных по пространству и време-
ни, и как бы ни казались неудовлетворительны с логической точки зрения,
есть интерес другого рода' в них мы, по превосходному выражению
Гельмгольца, научаемся распознавать те сокровенные способности и движе-
ния нашей души, которые не проявляются при обыкновенном, спокойном ходе
жизни цивилизованного народа. Если историк хочет говорить своим языком,
соответствующим природе изучаемого им предмета, он может говорить не о
причинах и следствиях-категориях, взятых из области логического мышле-
ния, а о чем-то другом. Сводя исторические явления к причинам и
следствиям, мы придаем исторической жизни вид отчетливого, разумно-соз-