- Вот как! Я и не знала... Сожалею!
     - Я поправил эту беду, великолепная...
     - Как?
     - Передав ему от  тебя  поклон  и  сообщив,  что  ты  близка  с  этой
Ингериной.
     - Благодарю!
     - За что? Мы должны помогать друг другу...
     - С каких это пор? - оправившись  окончательно,  насмешливо  спросила
Зоя. - Разве ты меняешь свой цвет?
     - Нет! Я был и буду зеленым.
     - А я была и буду голубой!
     - Ну, это для ипподрома!
     - Что в ипподроме, то и в жизни... А он за кого?
     - Не знаю пока! Он скрытен и скуп, но, может  быть,  последнее  -  от
бедности...
     - Теперь его кошелек скоро  будет  битком  набит  золотыми  солидами.
Однако, мы долго оставляем его  одного...  Подойди  же  сюда,  благородный
Василий!
     Василий, слух которого был с малых лет изощрен  до  тонкости,  слышал
весь этот разговор, как ни тихо вели его собеседники. В душе он был  очень
рад ему. Хитрый и сообразительный македонянин прекрасно понимал,  что  все
эти таинственные переговоры и сообщения знаменуют  собой  его  несомненный
успех. Как крысы покидают корабль пред его близким  крушением,  так  точно
они стадами являются на судно, недавно оставленное, но снова снаряжаемое в
далекий путь, потому что ожидают, что на этом корабле будет собрана  масса
всевозможных запасов, которыми можно будет вдоволь поживиться.  Точно  так
же и в роскошной Византии ее пышные царедворцы всегда  покидали  того,  на
кого падала хотя бы тень немилости императора, и  в  то  же  время  курили
фимиам всякому, кто сумел привлечь к себе внимание правителя.  Македонянин
был простого  происхождения.  Детство,  юность,  молодость  он  провел  на
приволье своей родины. Только двадцати пяти лет от роду появился он в этом
великолепном городе. Поэтому он  не  совсем  еще  был  опошлен  придворной
жизнью, хотя природный ум его ясно представлял ему общую картину положения
дел. Василий прекрасно знал цену этим ухаживаниям, а потому и не  особенно
обращал на них внимание.
     Но внимание Зои было ему дорого.
     Эта матрона была очень близка ко двору. Марциан  только  что  сказал,
что она близка и к Ингерине. Если это так, то через нее Василий мог  знать
все о дорогой ему женщине, пожертвованной им  ради  удовлетворения  своего
честолюбия. Может быть, она даже поможет ему хоть изредка видеться с  ней.
Потом это устроится само собой,  если  только  ему  удастся  создать  себе
прочное  положение  около  порфирогенета,  но  пока  не  мешает  запастись
расположением этой Зои.
     Кто была Зоя? Марциан сказал, что она  была  славянка.  Да  это  было
видно и при первом взгляде на нее. В Византии  говорили,  что  она  сперва
была рабой и  куплена  уже  умершим  теперь  патрицием  Романом  на  рынке
невольников. Роман был стар, развратен, пресыщен жизнью, но Зоя так повела
себя с ним, что сумела окончательно  овладеть  стариком.  Ради  нее  Роман
позабыл все на свете. Он был увлечен молоденькой славянкой настолько,  что
не задумался даже жениться на ней и  сделать  ее,  таким  образом,  полной
госпожою в своем доме. Однако, он скоро умер,  оставив  Зою  полной  своей
наследницей. Та недолго горевала по старику  и  вышла  замуж  за  фаворита
императрицы Феодоры, вдовы покойного Феофана и матери  уже  царствовавшего
тогда малюткой Михаила-порфирогенета. Благодаря этому, она попала ко двору
и держала себя  так  удачно,  что  когда  возмужавший  Михаил  заключил  в
монастырь свою энергичную мать, она сумела остаться на высоте, а  не  пала
вместе с Феодорой, как этого можно было ожидать. С тех пор  она  постоянно
была при дворе, хотя и второй ее  муж  скоро  умер.  Злые  языки  Византии
поговаривали, что  всем  своим  положением  она  безусловно  обязана  была
Вардасу, дяде Михаила-порфирогенета, ставшему еще при жизни  второго  мужа
Зои ее неизменным покровителем. Теперь Вардас был болен. Зоя  знала,  что,
если он умрет, разрушится и ее могущество. Она не показывала  виду,  но  в
душе сильно беспокоилась  за  свое  будущее...  Вот  почему  она  обратила
особенное внимание на македонянина, предчувствуя  в  нем  так  же,  как  и
Марциан, новое яркое светило византийского двора.
     - Я вижу, ты очень скромен, - заговорила  она.  -  Неужели  все  мужи
твоей родины похожи на тебя?
     - Не знаю, что и сказать  тебе,  великолепная,  -  ответил,  подходя,
Василий. - Действительно, у нас в  Македонии  говорят,  что  скромность  -
лучшее украшение мужей.
     Зоя улыбнулась.
     - Что хорошо в Македонии, то никуда не годится в  Константинополе,  -
сказала она. - Но вот что: хотя Марциан и сказал мне,  что  вы  оба  идете
сообщить вашим друзьям радостную весть о начале  ристалищ,  я  вижу  -  вы
все-таки  не  особенно  спешите.  Если  это  так,  пойдемте  со  мной,   я
отправляюсь  к  Склирене   и   тебе,   Василий,   советую   заслужить   ее
расположение... Идем!
     - К Венере подобной Склирене! - вскричал Марциан. - О,  если  бы  там
меня ждала сама смерть, я готов был  бы  и  с  нею  встретиться  в  покоях
Склирены.
     - Прекрасно! Ты согласен. А ты, Василий?
     - Я тоже готов последовать за тобой, несравненная...
     - Тогда идем, Склирена заждалась меня...
     - Она утешилась? - спросил Марциан. - Радостью или  горем  блещут  ее
чудные очи?
     - Разве может утешиться женщина в положении Склирены? В этом  вопросе
я не узнаю тебя, Марциан!
     - Прости, несравненная!.. Но  женское  горе  -  что  весенняя  гроза.
Прогремит гром, соберутся тучи, сверкнет молния, а затем снова все ясно  и
светло, снова светит радостное солнце... Но что там за шум?
     Действительно, из одного из  переулков  доносились  бряцание  оружия,
громкие голоса, хохот и отчаянные крики о помощи.
     Крики эти были так громки, что Зоя испугалась.
     Однако, опасности не было.
     Из-за поворота дома показалась толпа вооруженных  солдат.  Среди  них
виден  был  связанный  крепко-накрепко  веревками  какой-то  человек,  для
которого  императорские  гвардейцы  не  жалели  пинков  и  самых  отборных
ругательств.
     Несколько в стороне от солдат, сбоку, шел человек  в  богатой  одежде
таких же цветов, какая была и на Марциане. Около него двое  солдат  скорее