-  Но  не  одного-единственного,  -  сказал  Терра,  поднял  глаза  и
мучительно покраснел.
   Мангольф чувствовал: "Во имя всего святого - нельзя,  чтобы  он  один
говорил так".
   - Нам это понятно, - сказал он с мужественной теплотой.  Он  поглядел
вслед другу.
   Терра пошел дальше гораздо медленнее, размышляя, должно быть, о своем
счастье, вместо того чтобы брать его штурмом.


   Мангольф торопливо скользнул в дверь. В обширной прихожей не отзвенел
еще колокольчик, как он уже подымался по желтой лестнице. Внизу  решили:
он идет к сыну. Он же шмыгнул мимо комнаты сына в соседнюю дверь.
   Сестра сидела над книгой, зажав руками  уши.  Бросив  быстрый  взгляд
из-под опущенных ресниц в зеркало напротив, она  остановилась  на  конце
страницы и больше уже не читала.  У  смуглого  юноши  позади  нее  бурно
билось  сердце,  когда  он  глазами  впитывал  ее  всю:   узкие   бедра,
выступавшие над сиденьем, длинную  белую  шею  поверх  спинки  кресла  и
нежный далекий профиль (все равно далекий, хотя бы я и  поцеловал  его),
пышное белокурое великолепие волос, на которых пламенело пятно света  из
круглого отверстия в закрытой ставне.
   Вот он уже подле нее, обхватил резким движением, прильнул лицом к  ее
склоненной шее. Лишь  когда  его  губы  встретились  с  ее  приоткрытыми
губами, она сомкнула глаза. Чем  настойчивее  становились  его  неловкие
жадные руки, тем теснее приникала она к нему.
   А потом она расправляла  платье,  и  ее  склоненное  лицо  как  будто
улыбалось - явно насмешливо и, пожалуй, задумчиво. Она сказала:
   - Что это значит? Понять бы, что это значит.
   Его это обидело, и он вновь попытался  схватить  ее,  ловил  по  всей
комнате, пока она не поймала его и сама же ответила на свой вопрос:
   - Это значит, что мы прощаемся.
   Он скрестил руки и хотел отвернуться, она насильно притянула его.
   - Нечего по-мефистофельски хмурить брови! Вольф, ты  не  женишься  на
мне. И я не выйду за тебя, Вольф.
   Он ответил как подобало:
   - Скажи слово - и ничто не помешает мне исполнить приятный долг.
   - Милый мой,  оба  мы  слишком  серьезно  относимся  к  жизни,  чтобы
пожениться  лишь  ради  взаимного   удовольствия,   -   возразила   она,
неприступная в своем белокуром ореоле.
   Он разнял руки.
   - Ну, так если желаешь знать,  я  слишком  многого  хочу  добиться  в
жизни, чтобы с этих пор попасть в зависимость от твоей семьи.
   - А  когда  закончишь  образование,  постараешься  найти  девушку,  у
которой приданое будет на несколько миллионов больше моего.
   - Я хочу достичь всего собственными силами, - запротестовал он.
   - И я тоже. - Теперь руки скрестила она. - Цепляться за тебя...  боже
избави! Хоть ты и в моем вкусе, но таких еще найдется немало. Особенно в
театре, куда я поступлю.
   - Не думай, что это легко.
   - Ревнуешь! Оттого, что тебя не считают незаменимым.
   - К чему это подчеркивать? Ты ненавидишь меня. Это ненависть полов, -
сказал юноша.
   Хотя она и сама употребляла смелые выражения, его слова  смутили  ее,
она подошла к окну. Он последовал за ней и заговорил, склонившись  сзади
к ее шее:
   - Будь мы свободны, Леа, любимая...
   - Зови меня Норой, как все, кроме брата, - прервала она.
   - Я ни о чем бы лучшем не мечтал, Леонора, как уехать с тобой  и  для
тебя  работать,  голодать,  бороться.  Преуспеть,  чтобы  ты  улыбалась!
Разбогатеть, чтобы ты была еще прекрасней. Долго жить, потому что живешь
ты!
   Она притихла, внутренне замирая, - так мягко и  страстно  звучал  его
голос. Вдруг в щели ставни перед ней мелькнул брат.
   Брат решительным шагом входил в дом напротив. Там жила чужая женщина,
которую он  любил.  Она,  по-видимому,  одевалась  у  себя  наверху,  за
занавесками.
   Вот у нее открылись двери. Брат появился в соседней комнате. А к  ней
вошла горничная и стала помогать ей.  Живее!  Чужая  женщина  топает  от
нетерпенья, не может дождаться, чтобы он принес  ей  свои  дары  и  себя
самого. Готово, сейчас она распахнет дверь, за которой шагает  он.  Нет,
надела шляпу и пальто - бежит прочь, по лестнице  вниз,  через  парадную
дверь, вдоль стены, чтобы он не увидел ее из окна, и за угол. Прочь.
   А брат наверху ни о чем не подозревал и  все  шагал  взад  и  вперед.
Вдруг  он  остановился,  чтобы  собраться  с  мыслями  и   понять,   что
происходит.
   Сестра за ставней  чувствовала  на  шее  дыхание  возлюбленного,  она
прошептала:
   - Ты только говоришь, а Клаудиус делает. Он-то делает, милый мой.
   - Он собирается начать жизнь с авантюристкой, а она к тому же смеется
над ним. Мы ведь на это смотрим одинаково, прелестная Леа.
   Тут сестра прикусила губу.
   Брат, там напротив, сперва сел, потом вскочил и приник ухом к двери в
спальню той женщины.  Сестра  видела,  как  вздымается  его  грудь,  она
почувствовала: "Будь та  женщина  еще  у  себя,  сейчас  она  непременно
открыла бы ему". Но никто не открыл ему; он  упал  на  стул,  как  будто
обессиленный волнением, провел рукой по лбу, по глазам,  верно  стараясь
сдержаться, но плечи у него вздрагивали.
   У сестры они вздрагивали тоже, и в ее  глазах  сверкали  слезы.  Друг
позади нее прошептал:
   - По-твоему, ему можно позавидовать?
   Она обернулась.
   - Остерегайся его! - сказала она страстно.
   Он скривил рот.
   - Обоим нам следует остерегаться  его.  Хотя,  собственно,  я-то  его
знаю. Он комедиант.
   Она с трагическим видом вышла на середину комнаты.
   - Этого не смей касаться!
   Он поклонился:
   - А ты - его сестра.