рассвета, без надежды на солнце. Массивы туч над тусклым морем. "Дышать,
пока дышится. Пусть я обманывал себя, - теперь я знаю истину, ту,  самую
последнюю, что я дурной человек. Я убегаю с  дурной  женщиной,  так  оно
есть, так оно будет, и я не хочу, чтобы это было иначе. Хорошо, что  она
не пришла до сих пор. Теперь пусть приходит!"
   Он пошел на железнодорожную станцию. Она,  наверно,  будет  в  первом
поезде, он сядет к ней в вагон и  помчится  прочь  из  ночи  познания  и
прощаний - прямо в жизнь как она есть. "Только не надо закрывать  глаза,
не надо лживой  благопристойности.  Связавшись  с  авантюристкой,  можно
стать великим человеком, проходимцем или ничтожеством - лишь бы отвечать
за себя. Простое человеческое достоинство требует, чтобы  на  совести  у
меня не было гнета. Пусть другие плюют мне в лицо, лишь  бы  самому  мне
сохранить к себе уважение".
   "А вот и поезд! Я здесь". Рванул  одну  дверь,  другую,  ее  не  было
нигде. Он отступил растерянный, ошеломленный. Это жестоко, ей надо  было
приехать. Она изменяла ему как раз в тот миг, когда  все  ему  изменило.
Теперь он должен один со своей прозревшей совестью  пускаться  в  жизнь,
которая только что благодаря ей была полна прелести и очарования и вдруг
сразу поблекла и опустела, как чуть посветлевшая утренняя морская  гладь
позади поезда. Оттолкни свой челнок от берега, плыви в открытое  море  и
никогда не поворачивай назад! В жизни ты познаешь одну смерть, но,  быть
может, прав Мангольф - благая часть именно она... С другой стороны  тоже
подходил поезд. Терра сел в него, не размышляя: все равно беглец, хоть и
возвращающийся восвояси. 
   На, вокзале он увидел, что всего семь часов. Он пошел домой.  Окно  в
комнате сестры было уже раскрыто;  ему  захотелось  к  ней;  он  взбежал
наверх, распахнул дверь и отпрянул.
   Бешенство до такой степени исказило его лицо, что  сестра,  сделавшая
движение протеста, в испуге остановилась. А друг, попеременно краснея  и
бледнея, колебался между стыдом, гордыней и желанием причинить  боль.  В
тот миг, когда появился брат, эти двое уже не стремились друг к другу  -
они расставались.
   Терра - со злобным сарказмом:
   - Ситуация такова,  что  дает  мне  право  спросить,  намерен  ли  ты
жениться на Лее?
   А Мангольф:
   - В полном согласии с Леей, отвечаю отрицательно.
   И сестра в подтверждение упрямо кивнула головой.
   Лишь теперь Терра закрыл дверь.  Он  шагнул  вперед,  как  будто  для
разбега: переводя взор с нее на него, он, видимо, размышлял, на которого
из двух броситься.
   Так как он не мог решить, Мангольф сказал тихо, чуть не робко:
   - Пожалуй, мне лучше уйти? С глазу на глаз вы скорее столкуетесь.
   Терра прорычал, все еще пригнувшись, как для прыжка:
   -  Ты  получишь  от  меня  разрешение  удалиться,  только  если  дашь
торжественную клятву, что это наша последняя встреча в жизни.
   - На это трудно рассчитывать. Да и желать нам этого не следует.
   - Я только об этом и молю судьбу. - Терра ударил себя в грудь.
   - Я слышу, как судьба отвечает: нет. Итак, будьте оба благополучны! -
сказал Мангольф печально и насмешливо.
   Сестра затворила окно и стояла, не шевелясь. Но,  услышав,  как  брат
хрипит, словно в предсмертной агонии, она испугалась и взглянула  в  его
сторону. Он стоял, прильнув лбом к шкафу и стиснув руками виски. Услышав
ее возглас: "Клаус!", он шарахнулся как ужаленный и стал выкрикивать:
   - Подумай хотя бы о моем унижении! - И с  нарастающим  бешенством:  -
Беги за ним! Не обуздывай  своего  неукротимого  влечения!  Догони  его,
бросься скорей к ногам этого труса, пока он не улизнул.
   Он пропустил мимо ушей ее возражения.
   - Я видал вас на Портовой улице. Помилуй тебя  бог,  ведь  он  нехотя
плелся за тобой. По лицу видно было, что он замышлял измену.
   Он надрывно захохотал, - образ женщины с той стороны стоял перед ним.
   - Старая песня! Нечего беречь свое достоинство, чтобы оно  плесневело
здесь. Беги за ним!
   В изнеможении упал он на стул, тогда заговорила она:
   - Мое достоинство тут ни при чем.  Я  не  считаю  себя  покинутой.  Я
собираюсь на сцену.
   - Значит, это была подготовка? - пролепетал брат в изнеможении.
   - Не смейся, ты и сам не знаешь,  насколько  ты  прав.  За  последнее
время я так много изведала, что самым признанным  актерам  есть  чему  у
меня поучиться.
   Она стояла, картинно выпрямившись; бледное лицо и  алые  губы  сверху
бросали страдальческий вызов.
   Брат глядел на нее снизу, открыв рот. Потом заговорил спокойнее:
   - Для этого надо быть  исключением,  -  но  мы  бываем  им  в  минуты
подъема. А в промежутках - жизнь, куда входит и театр, как  обыкновенное
ремесло.
   -  Во  мне  достанет  силы,  чтобы  преодолеть  часы  застоя,   -   с
высокомерным смехом сказала она.
   - Тебе? С нашей-то совестью? - Как ни горделиво она поднимала голову,
он продолжал: - И тебе придется смириться. Лишь час назад я считал  себя
вооруженным против будничной жизни. А сейчас  она  снова  крепко  держит
меня в своих лапах.
   Сестра увидела, как у него дрогнул рот, и мягко сказала:
   - Кто-то причинил тебе страдание. Не сваливай вины ни на себя, ни  на
меня. Лучше заключим союз. - Она  протянула  ему  свою  прекрасную,  еще
детскую руку.
   - Только без необдуманных излияний! - резко сказал он.
   - Мы и так достаточно думали!  Ты  ведь  злишься  оттого,  что  снова
чувствуешь себя маленьким мальчуганом.
   Грудь его  вздымалась,  рыдание  готово  было  вырваться  наружу,  он
чувствовал: "Меня влекло к тебе, потому я не ушел сразу. К тебе одной  в
целом мире". И в то же время думал:  "Сдержаться  -  во  что  бы  то  ни
стало!" Он взял протянутую руку и ласково погладил ее.
   Она перегнулась через его плечо, чтобы ему не было стыдно,  обхватила
его шею рукой и прошептала вкрадчиво:
   - Неужели ты хотел уехать с ней?.. Мне рассказали об этом.
   У брата не было сомнений,  кто  именно  рассказал.  Но  ее  рука,  ее
вкрадчивый голос! Она вела себя, как женщина, как - та. Он не шевелился,
он молчал.