сестру друга, как в этот миг. Очевидно, между их взаимной  ненавистью  и
его любовью к сестре друга была роковая зависимость. Нехорошее чувство -
сколько болезненного удовлетворения давало оно Мангольфу!
   Терра стиснул пальцы и сказал вполголоса, твердо, на одной ноте:
   - Я хочу для нее жить и умереть, трудиться и, если  нужно,  воровать.
Для нее я мог бы стать карьеристом и шулером, но тогда она разлюбила  бы
меня. А ее любовь всегда будет для меня единственным знаком,  что  я  не
потерпел крушения, что я победил.
   Мангольф слушал этот бред, эти прорицания. Сам он сегодня говорил  те
же  слова  для  успокоения  женщины.  Другу  же  они  нужны   были   для
самоуспокоения. Мангольф сказал серьезно:
   - Я мог бы презирать тебя. Но я предпочитаю преклоняться перед тобой.
   - Ибо ты мне друг, - ответил Терра и, прежде чем уйти,  крепко  пожал
руку Мангольфа.
   Он  пошел  домой;  все,  по-видимому,   уже   спали;   забрав   самое
необходимое, спустился в сад. Он не оглянулся: родительский  дом  должен
быть вычеркнут из памяти. Через калитку он выскользнул на поляну, оттуда
на берег реки, сел в лодку и начал грести. Он рассчитывал проплыть  часа
два в беззвездной темноте, с непокрытой  головой,  обвеваемой  ветром  с
моря. Вместо этого он едва не въехал около устья реки  в  целый  караван
барж. Голос, окликнувший его, был как  будто  знаком.  Потом  засветился
фонарь.
   - Шлютер?
   - Молодой хозяин! Может быть, мне повернуть назад?
   - Куда это вы едете?
   - А вы? - недоверчиво спросил Шлютер.
   - Я сейчас взберусь к вам. - Очутившись наверху: - Отец отсылает вас?
Из-за консула Эрмелина? Выкладывайте все! - Он оглядел баржи: - Зерно?
   - Из-за зерна я и еду, - подтвердил Шлютер. - А также из-за господина
консула, чтобы он был избран в рейхстаг. Кстати, мы хотим поскорее сбыть
с рук зерно, цена на него слишком дешевая.
   - Вы хотите сказать - дорогая?
   - Вы, сударь, еще мало сведущи в делах. Это зерно ввезено  до  новых,
повышенных пошлин, оно много дешевле местного и сбивает цену.  Его  надо
убрать из страны, вот я и вывожу его.
   Юноша долго молчал в темноте. Наконец, разобравшись во всем:
   - И вы, вы, будучи социал-демократом, помогаете взвинчивать  цену  на
хлеб?
   - Именно поэтому. Такое дело ваш отец может поручить только человеку,
за которым числятся какие-нибудь грехи. Ведь назад-то вернуться  захочет
каждый. А я болтать не стану. Будьте покойны.
   - Я спокоен. Но поезжайте один.  Я  спущусь  в  лодку  и  пристану  к
берегу.
   Снизу Терра спросил:
   - Что вы будете делать, если таможенная охрана задержит вас?
   Доверенный отца крикнул в ответ:
   - Тогда я поверну назад и потоплю все.
   После этого сын стал еще быстрее грести прочь. Он причалил к морскому
берегу и, рассекая колышущуюся траву, пошел знакомой дорогой в  село,  к
гостинице, дававшей ему приют  в  различные  периоды  жизни:  шаловливым
ребенком он бывал здесь с ласковыми родителями; задорным школьником -  с
товарищами, такими же чистыми сердцем, как и он;  юношей  -  в  компании
сверстников. Все это были сплошные заблуждения. На самом деле  жизнь  не
была такой. То было неведение, солнечная  поверхность.  Наступает  день,
когда узнаешь истину, такую неожиданную и страшную, что навсегда теряешь
охоту шалить и смеяться. Потом к первому разочарованию примыкают другие,
цепь становится все тяжелее. И несешь ее как каторжник, даже через самую
свободную жизнь.
   В плохонькой комнате с низким  потолком  сын  припоминал  лицо  отца,
каким оно бывало в торжественные минуты, его выражение наедине  с  самим
собой и как отражались на  нем  ничтожные  события,  которые  неизвестно
почему навеки врезаются в память. Потолок был весь  черный  от  ламповой
копоти. В окно застучал  дождь.  Море,  там  за  окном,  рокотало.  Дом,
открытый ветру и непогоде, содрогался, как корабль. Сын  с  перекошенным
лицом, задыхаясь, старался уловить черты дурного человека на лице своего
отца. И не мог. Зато в душе у него  раздавался  приветливый,  умудренный
опытом голос, звучавший даже робко сегодня днем. И это друг  преступника
Эрмелина? Значит, мы не ответственны и за наши собственные деяния, и это
хуже всего.
   За что может отвечать мать, такая горделивая и по-детски уверенная  в
себе? Ну, а как же молодой  лейтенант,  которого  сын,  еще  подростком,
искал однажды  по  всем  комнатам,  пока  не  извлек  из-за  портьеры  в
музыкальном салоне матери? "Ах!  я  думал,  это  твой  отец",  -  сказал
лейтенант и засмеялся, облегченно вздохнув.
   Дом задрожал, сыну стало жутко. Сам он беспечно обкрадывал родителей,
чтобы пойти к девкам или устроить пирушку, о которой бы потом  говорили.
Он отрекался от друзей. Малодушные поступки и нечистые помыслы -  вот  с
чем он приходит к совершеннолетию.
   Он сидел, скорчившись на соломенном стуле, а видения возникали  перед
ним. Нет конца пытке. Вот появилась сестра в подозрительном переулке  об
руку с  его  собственным  другом,  они  куда-то  спешат  потихоньку  под
проливным дождем. Смех женщины с той стороны! Он больше  не  заблуждался
относительно  ее  смеха.  Ни  один  из  простодушно  чтимых  образов  не
выдерживал испытания - и ни один из  прежних  догматов!  Именно  с  этим
своим другом, что предавал его сейчас, они в дни гордого  расцвета  и  в
горячечные  ночи  ставили  под   сомнение   все   существующие   законы.
Освобожденный  дух,  поднявшийся  над  моралью,   верованиями,   страхом
человеческим, вознесшийся выше мира и самого божества, - чтобы стремглав
упасть к ногам женщины!
   Он вскочил, лицо у него пылало. Скоро она придет, та женщина, которую
он любил, ради которой бежал, все порывая, через все  преступая!  Близок
условленный час! "Только бы не попасться ей  на  глаза  теперь.  Теперь,
когда я во власти сомнений. Величие непреклонного духа,  возмущение  еще
не поколебленной нравственности - неужто это  была  всего  лишь  ловушка
страстей?.. Бегство! Бунт - но когда, в какую минуту?  После  того,  как
отец  запретил  мне  компрометирующие  встречи...  Значит,  мой  бунт  -
заносчивость и ложь. В сущности я такой  же,  как  все.  Я  бы  со  всем
примирился, на все был бы согласен, лишь бы мне дали ту, кого  я  желаю.
Лучше бы она не пришла, мне стыдно..."
   Что это? Уже светает? Он распахнул  окно.  Угрюмая  тишина;  проблеск