заявил, что у него свидание. Он даже прибавил:
   - С человеком, которого я никак не могу заставить напрасно ждать.
   Геппель  положил  ему  на   плечо   плотную   руку,   наклонился   и,
прищурившись, сказал вполголоса:
   - Будьте покойны, вы, разумеется, наш гость.
   Но Дидерих возмутился и заверил, что причина вовсе не в этом.
   - Тогда, по крайней  мере,  обещайте,  что  запросто  приедете  когда
вздумается, - сказал на прощанье Геппель, и  Агнес  кивнула,  как  бы  в
подтверждение. Она и  сама  как  будто  собиралась  что-то  сказать,  но
Дидерих не стал дожидаться.
   Остаток дня он слонялся по  улицам,  самодовольно  упиваясь  грустью,
сознанием принесенной жертвы. А вечером сидел в переполненной пивной  и,
подперев голову руками, время от времени кивал своему одинокому стакану,
словно теперь постиг предначертания судьбы.
   Что он мог поделать  с  наглым  и  бесцеремонным  Мальманом,  который
занимал у него деньги? В воскресенье мекленбуржец явился с  букетом  для
Агнес, и Дидерих, пришедший с пустыми руками,  вправе  был  бы  сказать:
"Цветы, фрейлейн, если  хотите  знать,  от  меня".  Но  он  промолчал  и
разозлился больше на Агнес,  чем  на  Мальмана.  Мальманом  он  невольно
восхищался: тот, например, мог  ночью  подбежать  сзади  к  прохожему  и
хлопнуть его по цилиндру,  -  хотя  Дидерих  ясно  сознавал,  что  такие
выходки - предостережение ему самому.
   В конце месяца он неожиданно получил из  дому  деньги,  которые  мать
скопила ко дню его рождения, и появился у Геппелей с букетом, не слишком
пышным, чтобы не показаться смешным и не раздразнить  Мальмана.  Молодая
девушка,  принимая  букет,  растроганно  взглянула  на  Дидериха,  и  он
улыбнулся  ей  покровительственно  и  в  то  же  время   смущенно.   Это
воскресенье представлялось ему каким-то особенно праздничным, его ничуть
не удивило предложение пойти всем вместе в зоологический сад.
   Двинулись в поход. Мальман сосчитал -  одиннадцать  персон.  Женщины,
попадавшиеся им по пути, как и сестры Геппеля, были одеты совершенно  не
так, как в будни: сегодня все они казались дамами из  высшего  общества.
Или они получили наследство? На мужчинах  были  сюртуки;  лишь  немногие
носили к ним гладкие  черные  брюки,  как  Дидерих;  почти  все  были  в
соломенных шляпах. Когда сворачивали в боковую улицу,  она  простиралась
перед ними широкая, ровная и пустынная, ни прохожего, ни кучки  конского
навоза. И только на одной из  таких  улиц  маленькие  девочки  в  черных
чулках и  белых  платьях,  увешанных  бантами,  водили  хоровод  и  пели
пронзительными голосами. На главных улицах потеющие  матроны  штурмовали
омнибусы; рядом с их пунцовыми лицами приказчики, без  всяких  церемоний
воевавшие с ними за места, казались обморочно-бледными. Все устремлялось
вперед, все неслось к единой цели, туда, где наконец можно будет вкусить
от радостей жизни. На лицах была написана решимость:  "Эй,  посторонись,
мы вдосталь потрудились!"
   Дидерих изображал перед дамами бывалого берлинца. В вагоне  городской
железной дороги он взял с бою несколько мест. Господину,  который  метил
на одно из них, он сильно наступил на ногу. Господин  крикнул:  "Нахал!"
Дидерих не остался в долгу. Тут выяснилось, что это знакомый Геппеля,  и
оба, как только их представили друг другу, начали  наперебой  выставлять
себя ревнителями рыцарских нравов.  Ни  один  не  желал  садиться,  пока
другой стоит.
   За столиком в кафе Дидерих очутился  рядом  с  Агнес,  -  почему  это
сегодня все так счастливо складывалось? - и когда  она  сразу  же  после
кофе  захотела  пойти  смотреть  зверей,  он  бурно  поддержал  ее.  Его
распирало от избытка предприимчивости. Дойдя  до  узкого  прохода  между
клетками  хищников,  дамы  повернули  назад.  Дидерих  предложил   Агнес
сопровождать ее.
   - Уж лучше возьмите в провожатые меня, - сказал  Мальман.  -  Если  в
какой-нибудь клетке выскочит прут...
   - То и вам  его  не  водворить  на  место,  -  отпарировала  Агнес  и
двинулась по проходу.
   Мальман разразился своим оглушительным хохотом. Дидерих шел за Агнес.
Ему было страшно оттого, что слева и справа без  единого  звука,  только
шумно  дыша,  на  него  кидались  хищники,  и   оттого,   что   впереди,
распространяя благоухание, шла молодая девушка. Вдруг она повернулась  к
нему и сказала:
   - Не люблю бахвалов!
   - В самом деле? - спросил радостно взволнованный Дидерих.
   - Вы сегодня милый, - сказала Агнес.
   - Хотелось бы всегда быть таким.
   - Правда? - И ее голос едва заметно дрогнул.
   Они взглянули друг на друга с одинаковым выражением: словно каждый из
них подумал, что всего этого не заслуживает.
   Агнес пожаловалась:
   - Звери ужасно скверно пахнут.
   И они повернули обратно. Их встретил Мальман.
   - Мне было интересно, не  сбежите  ли  вы.  -  Он  отвел  Дидериха  в
сторону. - Ну-с, как наша милашка? Дело на мази? Я вам сразу сказал, что
тут особого искусства не требуется.
   Дидерих онемел.
   - Вы, видно, ринулись в атаку? Ну, так слушайте! Я пробуду в  Берлине
еще только один семестр; когда уеду, пожалуйста, принимайте  наследство.
А до тех пор будьте любезны подождать... - На его маленьком по сравнению
с громоздким торсом лице вдруг появилась ехидная гримаса: - Дружок!
   И он отпустил Дидериха. Тот, насмерть перепуганный,  уже  не  смел  и
близко подойти к Агнес. Она рассеянно слушала Мальмана и, повернувшись к
отцу, шедшему позади, крикнула:
   - Папа, какой замечательный день! Сегодня я себя прекрасно чувствую.
   Геппель обеими руками обхватил ее руку выше локтя и сделал вид, будто
хочет крепко  сжать  ее,  однако  он  едва  ее  касался.  Его  смеющиеся
блестящие глазки увлажнились.  Как  только  родственники  попрощались  и
ушли, он подозвал к себе Агнес и обоих молодых людей и заявил, что  этот
день надо отпраздновать: он предлагает погулять по  Унтер-ден-Линден,  а
затем где-нибудь поужинать.
   - Папа становится ветреником! - воскликнула  Агнес  и  оглянулась  на
Дидериха. Но он шел, опустив глаза. В вагоне городской  железной  дороги
он по своей неловкости оказался отрезанным от остальной компании,  а  на
Фридрихштрассе, в  людском  водовороте,  вместе  с  Геппелем  отстал  от
Мальмана и Агнес.  Вдруг  Геппель  остановился,  растерянно  пошарил  по
животу и воскликнул: