леса, в Роговскую пущу, и, доходя до самых вражеских отрядов,  привозили
оттуда вести: Гостевичи Дымные вялили мясо в дыму для  будущих  походов.
Из дел приватных решено было послать людей бывалых и опытных на  розыски
пана Анджея Кмицица.
   Совет  держали  лауданские  старики  под   предводительством   Пакоша
Гаштовта и  Касьяна  Бутрыма,  двоих  здешних  патриархов;  вся  шляхта,
чрезвычайно польщенная доверием, оказанным ей покойным паном Биллевичем,
поклялась неукоснительно выполнить его волю и окружить панну  Александру
родительской заботой. Потому-то и было спокойно на берегах  Лауды,  хотя
даже в тех краях, куда война еще не дошла, вспыхивали раздоры  и  смуты.
Никто не оспаривал прав молодой помещицы, не запахивал ее меж, не срывал
межевых холмиков,  не  вырубал  меченых  сосен  на  лесных  рубежах,  не
захватывал пастбищ. Напротив, все помогали богатой помещице, чем  только
могли. Стакьяны, которые жили на берегу реки, присылали соленую рыбу; из
Волмонтовичей, от ворчливых Бутрымов, поступало зерно,  от  Гаштовтов  -
сено, от Домашевичей Ловецких - дичь, от Гостевичей  Дымных  -  смола  и
деготь.  Панну  Александру  иначе  не  называли,  как  "наша  панна",  а
красавицы шляхтянки поджидали пана Кмицица с таким же нетерпением, как и
она.
   Тем временем пришли вицы   о  созыве  шляхетского
ополчения, и зашевелилась шляхта на Лауде. Юноша возмужалый и  муж,  еще
не согбенный годами, - всяк должен был  садиться  на  конь.  Ян  Казимир
прибыл в Гродно и назначил там  общий  сбор.  Туда  все  и  направились.
Первыми двинулись в молчании Бутрымы, за ними прочая шляхта, а Гаштовты,
как всегда, поехали последними, потому что жаль им было  покидать  своих
красоток. Из других земель явилось мало шляхты, и отчизна  осталась  без
обороны; но верная Лауда явилась вся.
   Пан Володыёвский не поехал, он  не  владел  еще  рукою  и  остался  с
красавицами как бы за войского. Опустели застянки, одни  только  старики
да женщины сиживали вечерами у очагов. Тихо было  в  Поневеже  и  Упите,
всюду ждали новостей.
   Панна Александра тоже заперлась в Водоктах и никого не видела,  кроме
слуг да своих лауданских опекунов.

ГЛАВА I

   Наступил новый, тысяча шестьсот пятьдесят пятый,  год.  Январь  стоял
морозный, но сухой; белым покровом толщиною в локоть одела святую  Жмудь
суровая зима; под тяжестью инея гнулись  и  ломались  деревья,  днем  на
солнце снег слепил глаза, а ночью при свете луны словно искры  пробегали
по насту; зверь подходил  к  людскому  жилью,  а  бедные  птицы  стучали
клювами в запушенные инеем, украшенные морозным узором оконца.
   Однажды  вечером  панна  Александра  сидела  в  людской   с   сенными
девушками. Старый это был обычай в роду Биллевичей - проводить вечера  с
челядью, когда не было гостей, и петь божественные песни, на собственном
примере воспитывая простолюдинов. Так поступала и панна Александра,  тем
охотней, что ее сенные девушки были все больше шляхтянки, убогие сироты.
Они делали всякую, даже самую черную работу, были у госпожи  служанками,
зато их учили добронравию и обходились с ними лучше, нежели  с  простыми
девками. Впрочем, были среди них и холопки, которых можно было  отличить
по языку: многие из них не умели говорить по-польски.
   Панна Александра со своей родичкой панной  Кульвец  сидела  посредине
людской, а девушки по бокам на лавках, все за прялками. В большом  очаге
с нависшим шатром горели сосновые корневища и бревна,  то  притухая,  то
снова вспыхивая ярким  огнем  или  рассыпаясь  искрами,  когда  паренек,
стоявший у очага, подкидывал березовых поленьев и  щепок.  При  вспышках
пламени были видны  темные  бревенчатые  стены  огромной  избы  с  очень
низким, перекрытым балками потолком. На балках,  покачиваясь  от  тепла,
висели на нитках разноцветные звездочки,  вырезанные  из  облаток,  а  с
балок глядели мотки чесаного льна,  свисавшие  по  обе  стороны,  словно
добытые  в  бою  турецкие  бунчуки.  Балки  были  сплошь  завалены  ими.
Оловянная посуда всяких размеров, поставленная на длинные дубовые  полки
или прислоненная к темным стенам, блестела, как звезды.
   В  глубине  людской,  у  двери,  косматый  жмудин,  мурлыча  под  нос
заунывную  песенку,  крутил   оглушительно   гудевшие   жернова;   панна
Александра в молчании перебирала четки; девушки пряли, тоже ни слова  не
говоря друг другу.
   Отблески огня падали на их молодые румяные лица, а  они  под  суровым
оком панны Кульвец усердно, словно наперегонки, пряли свою пряжу,  левой
рукою щипля мягкий лен, а правой крутя веретена. Они то переглядывались,
то вскидывали быстрые глаза на  панну  Александру,  словно  в  ожидании,
скоро ли она велит жмудину перестать молоть и запоет божественную песню,
но работать не переставали, все пряли да  пряли;  вились  нити,  жужжали
веретена, мелькали спицы в руках панны Кульвец, а косматый жмудин  гудел
на своих жерновах.
   Однако порой он прерывал работу, видно, что-то  портилось  у  него  в
жерновах, потому что тут же раздавался его сердитый голос:
   - Padlas!
   Панна  Александра  поднимала  голову,  словно  пробужденная  тишиной,
которая воцарялась после возгласа жмудина; огонь освещал тогда ее  белое
лицо и спокойные голубые глаза, глядевшие из-под черных бровей.
   Она была хороша собою, с льняными косами,  тонким  лилейным  личиком.
Белого цветка была у нее красота. В черном смирном платье девушка с виду
казалась строгой. Сидя у очага, она предалась своим  мыслям,  как  снам,
верно, думала о своей судьбе, о будущем, которое было темно.
   По  духовному  завещанию  в  супруги  ей  был  предназначен  человек,
которого она не видала с десяти лет; ей шел теперь двадцатый  год,  и  у
нее осталось лишь смутное воспоминание о  шумном  подростке,  который  в
бытность свою с отцом в Водоктах больше носился с ружьем по болотам, чем
глядел на нее.
   "Где-то он и каким стал теперь?" - вот вопросы, которые  теснились  в
уме сумрачной девушки.
   Правда, она знала его по рассказам покойного подкомория,  который  за
четыре года до своей кончины совершил далекое и  трудное  путешествие  в
Оршу. По этим рассказам  это  был  "кавалер  беззаветной  храбрости,  но
горячая голова". После того как старый Биллевич и Кмициц-отец  сговорили
детей, кавалер должен был сразу же приехать в Водокты  на  смотрины;  но
тут разгорелась великая война, и вместо того,  чтобы  ехать  к  невесте,
кавалер отправился на поля Берестечка . Там его подстрелили, он лечился дома, потом ухаживал
за умирающим отцом, а там снова вспыхнула война - и  так  прошли  четыре