как у молодого щенка, зубами. Трудно  было  строгой  девушке  признаться
себе,  что  очень  ей  по  сердцу  пришелся  неукротимый  этот  молодец.
Растревожил ее, напугал, но и  прельстил  своей  удалью,  непринужденным
своим весельем и искренностью. Стыдно было ей сознаться, что и гордостью
своей он ей понравился, когда в разговоре об опекунах поднял голову, как
турецкий скакун, и сказал: "Самим  биржанским  Радзивиллам  опекать  тут
нечего". "Нет, не баба он, истинный муж!  -  говорила  себе  девушка.  -
Солдат, каких дедушка больше всего любил... Да они того и стоят!"
   Так предавалась девушка раздумью, и ее то обнимало блаженство,  ничем
не смущенное, то тревога, но и тревога эта была какой-то сладкой.  Панна
Александра уже разделась, когда дверь скрипнула и вошла тетка Кульвец со
свечой в руке.
   - Страх как вы засиделись! - сказала она. - Не хотела я  мешать  вам,
молодым, чтобы вы одни в  первый  раз  наговорились.  Кавалер,  сдается,
учтивый. А как он тебе понравился?
   Панна Александра сперва ничего не ответила, только подбежала к  тетке
босыми ножками, закинула ей руки на шею и, склонив свою  светлую  голову
ей на грудь, сказала нежным голосом:
   - Тетушка, ах, тетушка!
   - Ого! - пробормотала старая дева, поднимая вверх глаза и свечу.

ГЛАВА II

"     Когда пан Анджей подъехал к усадьбе в Любиче, окна пылали и шум голосов долетал даже во двор. Услышав звон колокольчика, из сеней выбежали слуги, чтобы приветствовать нового хозяина; о том, что он должен приехать, они узнали от его товарищей. Встречали они хозяина, униженно целуя ему руки и обнимая ноги. Старый управитель Зникис стоял в сенях с хлебом-солью и низко кланялся; все с тревогой и любопытством смотрели, каков из себя новый их господин. Он бросил на блюдо кошелек с талерами и стал спрашивать о товарищах, удивленный тем, что никто из них не вышел навстречу его милости, хозяину дома.
   Но они не могли выйти ему навстречу, потому что часа три уже пировали
за столом,  то  и  дело  наливая  чары,  и,  верно,  совсем  не  слыхали
колокольчика за окном. Однако, когда пан Анджей вошел в комнату, из всех
грудей  вырвался  громкий  крик:  "Haeres!  Haeres
приехал!" - и все товарищи повскакали с места и с чарами в  руках  пошли
ему навстречу. Увидев, что они уже распорядились в его  доме  и  до  его
приезда успели даже подвыпить, он уперся руками в бока и  засмеялся.  Он
смеялся  все  громче,  видя,  как   они   опрокидывают   стульцы,   как,
покачиваясь, выступают с пьяною  важностью.  Впереди  всех  шел  великан
Яромир Кокосинский, по  прозванию  Пыпка,  славный  солдат,  забияка  со
страшным шрамом через весь лоб, глаз и щеку,  с  одним  усом  короче,  а
другим  длинней,  поручик  и  друг  Кмицица,  его  "достойный  товарищ",
приговоренный в Смоленске к лишению  чести  и  смертной  казни  за  увоз
шляхтянки, убийство и поджог. Его-то теперь и хранили от казни война  да
покровительство  Кмицица,  который  был  ему  ровесником  и  соседом,  -
поместья их в Оршанской земле, до того как  пан  Яромир  прогулял  свое,
лежали межа к меже. Шел пан Яромир,  держа  в  руках  ковш,  наполненный
медом.  За  ним  выступал  Раницкий  герба   Сухие   Покои,   родом   из
Мстиславского воеводства, откуда был изгнан за убийство двух  помещиков.
Одного он зарубил в поединке, а другого  так,  без  боя,  пристрелил  из
ружья. Имущества у него теперь  не  было  никакого,  хотя  после  смерти
родителей он получил в наследство много земли. Война и  его  хранила  от
рук заплечного мастера. Буян это был, и не было равных ему в поединке на
саблях. Третьим шел Рекуц-Лелива, руки которого  если  и  были  обагрены
кровью, то только вражеской. Зато имение он пропил и проиграл в кости  -
и вот уже три года таскался за Кмицицем. С  ним  вместе  шел  четвертый,
Углик, тоже смоленский шляхтич, который за разгон  трибунала  лишен  был
чести и приговорен к смертной казни. Кмициц оказывал ему покровительство
за  то,  что  он  хорошо  играл  на  чакане.  Кроме  них,  были  тут   и
Кульвец-Гиппоцентаврус,  такой  же  великан,  как  и   Кокосинский,   но
превосходивший его силой, и  Зенд,  объездчик,  который  умел  подражать
птицам и зверям, человек темного происхождения, хоть и  выдававший  себя
за курляндского дворянина; имения у него не было, и он  выезжал  Кмицицу
лошадей, за что получал жалованье.
   Все они окружили смеющегося пана Анджея; Кокосинский  поднял  ковш  и
запел:

   Выпей-ка с нами, хозяин милый,
   хозяин милый!
   Чтобы пить вместе нам до могилы,
   нам до могилы!

   Остальные подхватили хором, после чего Кокосинский  протянул  Кмицицу
ковш, а ему Зенд тотчас подал другую чару.
   Кмициц поднял свой ковш и крикнул:
   - За здоровье моей любушки!
   - Vivat! Vivat!  - крикнули все  в  один
голос, так что стекла задребезжали в оловянных переплетах.
   - Vivat! Траур кончится, свадьбу сыграем!
   Посыпались вопросы:
   - А какая она из себя? Что, Ендрусь,  очень  хороша?  Такая,  как  ты
думал? Среди наших оршанских найдется такая?
   - Среди оршанских? -  воскликнул  Кмициц.  -  Да  против  нее  нашими
паннами только трубы затыкать! Сто чертей! Нет такой другой на свете!
   - Мы тебе этого желали! - сказал Раницкий. - Так когда же свадьба!
   - Как кончится траур.
   - Плевать на траур! Дети черными не родятся, только белыми!
   - Будет свадьба, так и траура не будет. Не жди, Ендрусь!
   - Не жди, Ендрусь! - начали кричать все хором.
   - Оршанским хорунжатам  уже  хочется  с  неба  на  землю!  -  крикнул
Кокосинский.
   - Не заставляй ждать бедняжек!
   - Ясновельможные! - тонким голосом сказал Рекуц-Лелива. - Напьемся на
свадьбе вдрызг!
   - Милые мои барашки, - взмолился Кмициц, - пустите же меня,  а  проще
сказать, идите к черту, дайте же мне дом посмотреть!
   - Незачем! - возразил Углик. - Завтра посмотришь, а теперь  пойдем  к
столу: там еще стоит парочка сулеек, да с полными брюшками.
   - Мы уж за тебя тут все посмотрели. Любич -  золотое  дно,  -  сказал
Раницкий.
   - Конюшня хороша! - крикнул Зенд. - Два бахмата  отменных  гусарских,
парочка жмудских да калмыцких пара, и всех по паре, как глаз  в  голове.
Табун завтра поглядим.
   Тут Зенд заржал, как конь, и все удивлялись, что он так здорово ржет,
и смеялись.
   - Так вот какие тут порядки? - воскликнул обрадованный Кмициц.