из Любича, все вооруженные и верхами, так как кавалеры  решили  идти  на
подмогу Кмицицу в Упиту.
   Панна Александра вышла к ним спокойная и надменная, совсем не  такая,
как несколько дней назад, когда она приветствовала их; она едва  головой
кивнула в ответ на их униженные поклоны; но они подумали,  что  это  она
потому так осторожна, что с ними нет Кмицица, и ничего не заподозрили.
   Ярош Кокосинский, который  стал  теперь  смелее,  выступил  вперед  и
сказал:
   -  Ясновельможная  панна  ловчанка,  благодетельница  наша!  Мы  сюда
заехали по дороге в Упиту, чтобы упасть  к  твоим  ногам  и  просить  об
auxilia : пороху надо нам и ружей, да вели
своим людям седлать коней и ехать с нами. Мы  Упиту  возьмем  штурмом  и
сделаем сиволапым маленькое кровопускание.
   - Странно мне, - ответила им панна Биллевич, - что вы едете в  Упиту,
я сама слыхала, что пан Кмициц велел вам сидеть смирно  в  Любиче,  а  я
думаю,  что  ему  приличествует  приказывать,  а  вам  как   подчиненным
повиноваться.
   Услышав эти слова, кавалеры с удивлением переглянулись. Зенд  выпятил
губы, точно хотел засвистеть  по-птичьи,  Кокосинский  стал  поглаживать
широкой ладонью голову.
   - Клянусь богом, - сказал он,  -  кто-нибудь  мог  бы  подумать,  что
ясновельможная панна говорит с обозниками пана Кмицица. Это  верно,  что
мы должны были сидеть дома, но ведь уже идет четвертый день,  а  Ендруся
все нет, вот мы и подумали: видно, там  такая  сумятица  поднялась,  что
пригодились бы и наши сабли.
   - Пан Кмициц не воевать поехал, а наказать смутьянов-солдат, что и  с
вами легко может статься, коли вы нарушите приказ. Да и сумятица и резня
там скорее начнутся при вас.
   - Трудно нам, ясновельможная панна, рассуждать об этом  с  тобой.  Мы
просим только пороху и людей.
   - Людей и пороху я не дам, слышишь, пан, не дам!
   - Не ослышался ли я? - воскликнул Кокосинский. -  Как  это  не  дашь?
Пожалеешь для спасения  Кмицица,  Ендруся?  Хочешь,  чтобы  с  ним  беда
приключилась?
   - Горше нет беды для него, как ваша компания!
   Глаза девушки блеснули гневом, подняв голову, она  сделала  несколько
шагов к забиякам; те в изумлении попятились к стене.
   - Предатели! - воскликнула она. - Вы, как бесы, вводите его  в  грех,
вы его искушаете! Но я уже все знаю про вас, про  ваше  распутство,  про
ваши бесчинства. Суд ищет вас, люди от  вас  отворачиваются,  а  на  чью
голову падает позор? На его! И все из-за вас, изгнанников, негодяев!
   - Иисусе Христе! Вы слышите, друзья? - крикнул Кокосинский. - Что  же
это такое? Уж не сон ли это, друзья?
   Панна Биллевич сделала еще один шаг и показала рукой на дверь:
   - Вон отсюда! - сказала она.
   Мертвенная бледность покрыла лица забияк, ни  один  из  них  не  смог
слово выговорить в ответ. Они только зубами  заскрежетали  в  ярости,  и
глаза их зловеще блеснули, а руки готовы были  судорожно  схватиться  за
сабли. Но через мгновение страх обнял их души. Ведь этот  дом  находился
под покровительством могущественного Кмицица, эта дерзкая  девушка  была
его невестой. Молча подавили они гнев, а она  все  еще  стояла,  сверкая
взорами, и показывала пальцем на дверь.
   Наконец Кокосинский процедил, захлебываясь от бешенства:
   - Что ж, коли нас тут так мило встречают... нам  не  остается  ничего
другого,   как   поклониться   учтивой   хозяйке...   поблагодарить   за
гостеприимство и уйти.
   С этими словами он поклонился с нарочитой униженностью,  метя  шапкою
пол, за ним стали кланяться остальные и выходить  один  за  другим  вон.
Когда дверь закрылась за последним, Оленька, тяжело дыша, в  изнеможении
опустилась  в  кресло;  силы  оставили  ее,  их  оказалось  меньше,  чем
храбрости.
   А забияки, сойдя с  крыльца,  сбились  толпою  около  лошадей,  чтобы
посоветоваться, как же быть; но никто не хотел первым взять слово.
   Наконец Кокосинский сказал:
   - Ну, каково, милые барашки?
   - А что?
   - Хорошо ли вам?
   - А тебе хорошо?
   - Эх, когда бы  не  Кмициц!  Эх,  когда  бы  не  Кмициц!  -  произнес
Раницкий, судорожно потирая руки. - Мы  бы  тут  с  паненкой  по-свойски
погуляли!
   - Поди тронь Кмицица! - пропищал Рекуц. - Сунься против него!
   Лицо у Раницкого пошло пятнами, как шкура рыси.
   - И сунусь, и против него, и против тебя, забияка, где хочешь!
   - Вот и хорошо! - сказал Рекуц.
   Оба схватились было за сабли, но великан Кульвец-Гиппоцентаврус встал
между ними.
   - Вот этим кулаком, - сказал он, потрясая кулачищем с каравай  хлеба,
- вот этим кулаком, - повторил он, -  я  первому,  кто  выхватит  саблю,
голову размозжу!
   Тут он стал поглядывать  то  на  Рекуца,  то  на  Раницкого,  как  бы
вопрошая, кто же первый хочет попробовать; но они  после  такого  немого
вопроса тотчас успокоились.
   - Кульвец прав! - сказал Кокосинский. - Милые  мои,  мир  сейчас  нам
нужен больше чем когда-либо. Мой совет: скакать к Кмицицу, да  поскорее,
чтобы она раньше нас его не увидала, не то  распишет  нас,  как  чертей.
Хорошо, что никто не зарычал на нее, хоть у меня самого чесались и  язык
и руки... Едем же к Кмицицу. Она хочет вооружить его против нас, так  уж
лучше мы его сперва вооружим. Не приведи  бог,  чтобы  он  нас  покинул.
Шляхта тотчас устроит на нас облаву, как на волков.
   - Глупости! - отрезал Раницкий. - Ничего она нам не  сделает.  Теперь
война, мало, что ли, людей шатается по белу свету без приюта и без куска
хлеба? Соберем ватагу,  милые  друзья,  и  пусть  гонятся  за  нами  все
трибуналы! Дай руку, Рекуц, я тебя прощаю!
   - Я бы тебе уши  обрубил!  -  пропищал  Рекуц.  -  Ну  да  уж  ладно,
помиримся! Обоих нас одинаково осрамили!
   - Выгнать вон таких кавалеров! - воскликнул Кокосинский.
   - Меня, в чьих жилах течет сенаторская кровь! - подхватил Раницкий.
   - Людей достойных! Родовитых шляхтичей!
   - Заслуженных солдат!