- Придется тебе подлаживаться к ним, в ножки кланяться.
   - Да прежде их чума передушит! Помолчи уж, не  гневи  меня!  Они  мне
будут кланяться и служить. Кликну клич - и хоругвь готова.
   - Только кто-то другой будет ротмистром в этой хоругви. Зенд говорил,
будто есть тут  у  них  какой-то  полковник.  Забыл,  как  его  звать...
Володыёвский, что ли? Он под Шкловом ими командовал.  Здорово,  говорят,
они дрались, но их же там и посекли!
   - Слыхал я про какого-то Володыёвского, славного солдата... А  вот  и
Водокты уж видно!
   - Эх, и хорошо живется людям в этой Жмуди, - страх, какой  тут  всюду
порядок.  Старик,  видно,  был  ретивый  хозяин.  И  усадьба,  я   вижу,
прекрасная. Неприятель их тут не так часто палит, вот и строиться можно.
   - Думаю, вряд ли успела она узнать об этих безобразиях  в  Любиче,  -
уронил словно  про  себя  Кмициц.  Затем  он  обратился  к  товарищу:  -
Приказываю тебе, Кокошка, а ты еще раз повтори всем  прочим,  что  вести
себя здесь надо пристойно. Пусть только кто  позволит  себе  невежество,
ей-ей, искрошу!
   - Ну, и оседлала же она тебя!
   - Оседлала не оседлала, тебе до этого дела нет!
   - Не гляди на невест, тебе дела до  них  нет!  -  невозмутимо  сказал
Кокосинский.
   - Ну-ка щелкни бичом! - крикнул кучеру Кмициц.
   Кучер, стоявший в  шее  серебристого  медведя,  размахнулся  бичом  и
щелкнул весьма искусно, другие кучера последовали  его  примеру,  и  под
щелканье бичей санки весело и лихо подкатили к усадьбе, словно поезд  на
масленой.
   Сойдя с саней, все вошли  сперва  в  небеленые  сени,  огромные,  как
амбар, откуда Кмициц проводил свою ватагу в  столовый  покой,  убранный,
как и в Любиче, звериными черепами. Тут все остановились,  пристально  и
любопытно поглядывая на дверь  в  соседний  покой,  откуда  должна  была
появиться  панна   Александра.   А   тем   временем,   памятуя,   видно,
предостережение  Кмицица,  беседовали  друг  с  другом  шепотом,  как  в
костеле.
   - Ты парень речистый, - шептал Кокосинскому Углик, -  приветствуй  ее
от всех нас.
   - Да я уж обдумывал по дороге  речь,  -  сказал  Кокосинский,  -  вот
только не знаю, получится ли гладко, мне Ендрусь мешал думать.
   - Лишь бы побойчей! Чему быть, того не миновать! Вот уже идет!..
   Панна  Александра  в  самом  деле  вошла  в  покой  и  на   мгновение
остановилась на пороге, точно удивленная такой  многочисленной  ватагой,
да и Кмициц замер на мгновение, так поразила его красота девушки: до сих
пор он видел ее только по вечерам, а днем она показалась ему еще  краше.
Глаза у нее были лазоревые, черные как смоль брови оттеняли  белоснежное
чело, льняные волосы блестели, как венец на голове королевы. И  смотрела
она смело, не потупляя взора, как хозяйка, принимающая  гостей  в  своем
доме, с ясным  лицом,  которое  казалось  еще  ясней  от  черной  шубки,
опушенной горностаем. Эти забияки отродясь не видывали  такой  важной  и
гордой панны, они привыкли к женщинам иного  склада,  поэтому  встали  в
шеренгу, как хоругвь на смотру, и, шаркая ногами,  кланялись  тоже  всей
шеренгой, а Кмициц шагнул вперед и, поцеловав девушке руку, сказал:
   - Вот и привез я к тебе, сокровище мое, моих соратников,  с  которыми
воевал на последней войне.
   - Большая честь для меня, - ответила панна Биллевич,  -  принимать  в
своем доме столь достойных кавалеров, о  храбрости  которых  и  отменной
учтивости я уже наслышана от пана хорунжего.
   С этими словами она взялась кончиками пальцев за платье и,  приподняв
его, присела с необычайным достоинством, а Кмициц губу прикусил  и  даже
покраснел оттого, что его любушка говорит так смело.
   Достойные кавалеры шаркали ногами и в то же время подталкивали вперед
Кокосинского.
   - Ну же, выходи!
   Кокосинский сделал шаг вперед, прокашлялся и начал так:
   - Ясновельможная панна подкоморанка...
   - Ловчанка, - поправил Кмициц.
   - Ясновельможная панна ловчанка, милостивая наша  благодетельница!  -
повторил в замешательстве пан Яромир. - Прости, вельможная панна, что  в
титуле ошибся...
   - Пустая это  ошибка,  -  возразила  панна  Александра,  -  и  такому
красноречивому кавалеру она ничуть не вредит...
   - Ясновельможная панна ловчанка, милостивая наша благодетельница!  Не
знаю, что мне славить приличествует  от  всей  Оршанской  земли,  то  ли
красоту твоей милости и твои  добродетели,  то  ли  несказанное  счастье
ротмистра и соратника нашего, пана Кмицица, ибо если бы даже воспарил  я
до облаков, вознесся до облаков... до самых, говорю, облаков...
   - Да слезай уж с этих облаков! - крикнул Кмициц.
   Все кавалеры при этом так и прыснули со смеху, но  тут  же,  вспомнив
наказ Кмицица, поднесли руки к усам.
   Кокосинский вконец смешался, покраснел и сказал:
   - Приветствуйте сами, идолы, коль меня смущаете!
   Но панна Александра снова взялась кончиками пальцев за платье.
   - Не сравняться мне с вами в  красноречии,  -  сказала  она,  -  одно
только знаю, что недостойна я тех почестей, которые воздаете вы  мне  от
имени всех оршанцев.
   И она снова присела с необычайным достоинством, а оршанским  забиякам
не по себе стало в присутствии этой благовоспитанной панны. Они силились
показать свою учтивость, но все у них как-то не  получалось.  Тогда  они
усы стали щипать, нести какую-то околесицу, руки класть на  сабли,  пока
Кмициц не сказал наконец:
   - Мы сюда целым поездом приехали, как на масленой, хотим взять  тебя,
панна Александра, с  собой  и  прокатить  лесом  в  Митруны,  как  вчера
уговорились. Санный путь чудесный, да и морозец бог послал знатный.
   - Я уже тетю послала в Митруны, чтобы она приготовила нам покушать. А
сейчас подождите немного, я потеплей оденусь.
   С этими словами она повернулась и вышла, а Кмициц подскочил  к  своим
друзьям:
   - А что, милые барашки, не  княгиня?..  Что,  Кокошка?  Мне  говорил:
оседлала, а почему же сам как мальчишка стоял перед нею?  Где  ты  видал
такую?
   - Нечего было надсмехаться; хоть и то надо сказать, не думал  я,  что
придется держать речь перед такой особой.