Молодой хорунжий бросил быстрый взгляд.
   - Тетушка? - спросил он. - Чья тетушка?
   - Моя, панна Кульвец.
   - Стало быть, и моя! - подхватил он и  стал  целовать  панне  Кульвец
руки. - Боже ты мой, да ведь у меня в хоругви есть товарищ по  прозванию
Кульвец-Гиппоцентаврус. Скажи, пожалуйста, не родня ли он тебе, тетушка?
   - Сродни! - приседая, ответила старая дева.
   - Хороший парень, но ветрогон, как и я! - прибавил Кмициц.
   Тем временем появился слуга с огнем, и все прошли сперва в сени,  где
пан Анджей снял шубу, а потом на другую половину, в покои для гостей.
   После их ухода  пряхи  тотчас  сбились  тесной  кучкой  и  все  разом
заговорили о приезжем, слова  не  давая  сказать  друг  дружке.  Статный
молодец очень им понравился, и девушки наперебой расхваливали его.
   - Так весь и сияет! - говорила одна. - Как взошел, думала, королевич.
   - А глаза-то как у рыси,  так  и  сверлят,  -  подхватила  другая.  -
Попробуй такому слово поперек скажи!
   - И думать не смей! - поддержала третья.
   - Панну, как веретено, завертел!  Видно,  очень  она  ему  по  сердцу
пришлась, да и кому бы не пришлась она по сердцу?
   - Ну, он тоже не хуже ее! Случись тебе такой, небось и в  Оршу  пошла
бы за ним, хоть она на краю света.
   - Счастливица панночка.
   - Богатым на свете всегда лучше живется. Эх, не рыцарь - загляденье.
   - Девушки из Пацунелей говорили, будто ротмистр, что живет у  них,  у
старого Пакоша, тоже красавец.
   - Не видала я его, но куда ему до пана  Кмицица!  Такого,  верно,  на
всем свете не сыщешь.
   - Padlas! - крикнул внезапно жмудин,  у  которого  снова  разладились
жернова.
   - Эй, косматый, шел бы ты отсюда  со  своею  бранью!  Помолчи,  а  то
ничего не слышно! Да, да! Лучше пана Кмицица на всем  свете  не  сыщешь!
Пожалуй, и в Кейданах нету такого!
   - Смотри, еще во сне приснится!
   - Да хоть бы приснился...
   Такой разговор шел у шляхтянок в людской.  Тем  временем  в  столовом
покое поспешно накрывали на стол, а в  зале  панна  Александра  осталась
одна с Кмицицем, потому что тетушка ушла готовить ужин.
   Пан Анджей глаз не  сводил  с  Оленьки,  и  они  все  больше  у  него
разгорались.
   - Есть люди, которым богатство всего дороже, - сказал он  наконец,  -
другие на войне за добычей охотятся, иные лошадей любят, а я, моя панна,
тебя вот не променял бы ни на какие сокровища. Ей-ей, чем  больше  гляжу
на тебя, тем больше охота берет жениться,  право  же,  хоть  завтра  под
венец! Брови-то, верно, жженой пробкой чернишь?
   - Слыхала я, есть такие ветреницы, только я не из их числа.
   - А глазки-то лазоревые! Слов у меня от смущения не хватает.
   - Не очень-то ты смутился, пан, коли так ко мне приступаешь, даже мне
удивительно.
   - Это тоже наш смоленский обычай: на бабу и в огонь смело  идти.  Ты,
моя королева, к этому привыкай, так всегда будет.
   - Ты, пан Анджей, от этого отвыкай, так не должно быть.
   - Может, я тебя и послушаюсь, чтоб мне головы не  сносить!  Хочешь  -
верь, моя панна, хочешь - не  верь,  а  я  бы  тебе  под  ноженьки  небо
подостлал! Я для тебя, моя королева, и другим обычаям  готов  научиться.
Знаю ведь, простой солдат я, больше в ратном  стане  доводилось  бывать,
нежели в панских покоях.
   - Одно другому не мешает, мой дедушка тоже был солдатом, а за  добрые
намерения спасибо тебе! - ответила Оленька и  так  сладко  поглядела  на
пана Анджея, что сердце у него растаяло тотчас, как воск.
   - Ты, моя панна, на веревочке будешь меня водить!
   - Что-то непохож ты на тех, кого на веревочке водят! Хуже нет, чем  с
такими строптивцами.
   Кмициц в улыбке открыл белые, точно волчьи, зубы.
   - Как! - воскликнул он. - Неужто мало розог обломали в школе  об  мою
спину святые отцы, чтобы выбить из  меня  эту  строптивость  и  вбить  в
голову всякие честные правила?
   - А какие же вбили лучше всего?
   - Коли любишь, падай в ноги - вот так!
   При этих словах пан Кмициц уже был на коленях,  а  панна  Александра,
пряча ноги под стулец, кричала:
   - Ради бога! Этого тебе в школе в  голову  не  вбивали!  Ах,  оставь,
оставь, не то я рассержусь... да и тетка сейчас войдет!
   Не вставая с колен, он поднял голову и заглядывал ей в глаза.
   - Да пусть целая хоругвь теток придет, я не откажусь, что  охота  мне
любить тебя!
   - Вставай же, пан Анджей!
   - Встаю.
   - Садись, пан Анджей!
   - Сижу!
   - Злодей ты, Иудушка!
   - Вот и неправда, я когда целую, так от всей души! Хочешь, докажу?
   - И думать не смей!
   Однако панна Александра  смеялась,  а  он  весь  сиял  от  радости  и
молодости. Ноздри у него раздувались, как у молодого жеребца благородных
кровей.
   - Ай-ай! - говорил он. - Что  за  глазки,  что  за  личико!  Спасите,
святые угодники, а то не усижу!
   - Нечего угодников звать. Четыре года сидел,  покуда  сюда  собрался,
так сиди и теперь!
   - Ба! Да я ведь знал только портрет. Я этого живописца велю  в  смоле
вымазать да в перьях вывалять и в Упите кнутом прогнать по рынку. Я тебе
все скажу, как на духу: хочешь, прости, нет - так голову руби! Думал это
я себе, глядя на портретец: красивая девка, ничего не скажешь,  да  ведь
красивых девок хоть пруд пруди - успею! Покойный отец все торопил ехать,
а я ему одно твердил: успею, не уйдет  женитьба,  девушки  на  войну  не
ходят и не погибают! Бог свидетель,  не  противился  я  отцовской  воле,
только хотел сперва повоевать, все испытать на собственной шкуре. Теперь
только вижу, глуп был, ведь на войну и женатым мог бы пойти,  а  тут  бы
меня утеха ждала. Слава богу, что насмерть меня не зарубили. Позволь же,
моя панна, ручки тебе поцеловать.