- И изгнанников!
   - Невинных сирот!
   - Сапоги у меня на смушках-выпоротках, а ноги все равно уже  мерзнут,
- сказал Кульвец. - Что это мы, как нищие, стоим  перед  домом,  гретого
пива нам все равно не вынесут! Нечего нам тут делать.  Давайте  садиться
на конь и ехать! Людей лучше отошлем, ни к чему они нам  без  оружия,  а
сами поедем.
   - В Упиту!
   - К Ендрусю, достойному другу! Ему пожалуемся!
   - Только бы нам не разминуться с ним.
   - По коням, друзья, по коням!
   Они сели и медленно тронулись, кипя гневом  и  сгорая  от  стыда.  За
воротами  Раницкий,  у  которого  от  злобы  все  еще  сжималось  горло,
повернулся и погрозил дому кулаком.
   - Крови жажду, крови!
   - Пусть бы она только с Кмицицем поссорилась, - сказал Кокосинский, -
мы бы сюда с трутом приехали.
   - Все может статься.
   - Дал бы бог! - прибавил Углик.
   - Чертова девка! Змея подколодная!
   Так, браня и проклиная на все лады панну Биллевич, а  порою  ворча  и
друг на дружку, доехали они до леса. Едва вступили они в его недра,  как
огромная  стая  воронья  закружилась  над  их  головами.   Зенд   тотчас
пронзительно  закаркал;  тысячи  голосов  ответили  ему   сверху.   Стая
спустилась так низко, что лошади стали шарахаться, пугаясь шума крыльев.
   - Заткни глотку! - крикнул Зенду Раницкий.  -  Еще  беду  накаркаешь!
Каркает над нами это воронье, как над падалью...
   Но другие смеялись, и Зенд по-прежнему каркал. Воронье спускалось все
ниже, и они ехали так словно средь  бури.  Глупцы!  Не  могли  разгадать
дурного предзнаменования.
   За лесом уже показались Волмонтовичи, и  кавалеры  перешли  на  рысь,
потому что мороз был сильный, и они очень озябли, а до  Упиты  было  еще
далеко. Но в самой деревне они вынуждены были убавить ходу.  Как  всегда
по воскресеньям, на широкой дороге застянка было полно народу. Бутрымы с
женами и дочками возвращались пешком или на санях из Митрун  от  обедни.
Шляхта  с  любопытством  глазела   на   незнакомых   всадников,   смутно
догадываясь, кто это такие. Молодые шляхтянки уже слыхали про распутство
в Любиче и про  знаменитых  грешников,  привезенных  паном  Кмицицем,  и
потому смотрели на них  с  еще  большим  любопытством.  А  те,  красуясь
молодецкою  выправкой,  гордо  ехали  на  своих  скакунах,  разодетые  в
бархатные ферязи, захваченные в добычу, и рысьи колпаки. Видно было, что
это заправские солдаты: важные да спесивые, правая рука  в  бок  уперта,
голова поднята вверх. Они никому не  уступали  дороги,  ехали  шеренгой,
покрикивая время от времени: "Сторонись!" Кое-кто из Бутрымов бросал  на
них исподлобья угрюмый взгляд, но дорогу уступал; а кавалеры вели  между
собою разговор про застянок:
   - Взгляни-ка, - говорил Кокосинский, - какие  рослые  парни:  один  к
одному, как туры, а каждый волком смотрит.
   - Когда бы не рост да не саблищи, их можно было бы принять за  хамов,
- сказал Углик.
   - Нет, только поглядите на эти саблищи! - заметил Раницкий.  -  Сущие
коромысла, клянусь богом! Я бы не прочь с кем-нибудь из них побороться!
   Тут пан Раницкий начал фехтовать голой рукой.
   - Он вот так, а я так! Он вот так, а я так - и шах!
   - Ты легко можешь доставить себе такое gaudium , - заметил Рекуц. - С ними это просто.
   - А по мне, лучше бороться с теми вон девушками! - сказал вдруг Зенд.
   - Уж и статны, не девушки, свечи! - с восторгом воскликнул Рекуц.
   - Ну что это ты говоришь: свечи? Сосенки! А мордашки у всех ну  прямо
как шафраном нарумянены.
   - Картина - на коне не усидишь!
   Беседуя таким образом, они выехали из застянка и снова наддали  ходу.
Через полчаса подскакали к корчме под названием "Долы",  которая  лежала
на полдороге между Волмонтовичами и Митрунами. В этой корчме, на пути  в
костел и из костела,  Бутрымы  в  морозные  дни  останавливались  обычно
отдохнуть и погреться. Вот почему кавалеры увидели перед корчмой десятка
два саней, застеленных гороховой  соломой,  и  столько  же  лошадей  под
седлом.
   - Давайте выпьем горелки, а то холодно! - сказал Кокосинский.
   - Не мешало бы! - раздался в ответ дружный хор голосов.
   Всадники спешились, привязали лошадей к коновязям,  а  сами  вошли  в
огромную и темную избу. Там они застали пропасть народу. Сидя на  лавках
или стоя кучками перед стойкой, шляхтичи попивали гретое пиво, а кое-кто
и горячий мед, вареный на  масле,  водке  и  пряностях.  Тут  были  одни
Бутрымы, мужики рослые, угрюмые и такие молчаливые, что в  корчме  почти
не слышно было говора. Все они были одеты в  бараньи  полушубки,  крытые
серым понитком или грубым  россиенским  сукном,  и  подпоясаны  кожаными
поясами, все при саблях в черных  железных  ножнах;  в  одинаковой  этой
одежде они казались солдатами. Но это были либо люди немолодые,  которым
уже перевалило за шестьдесят, либо юноши, не достигшие и  двадцати  лет.
Они остались дома для зимнего обмолота, а все мужчины в цвете сил уехали
в Россиены.
   Увидев оршанских кавалеров, Бутрымы отодвинулись от стойки и стали на
них  поглядывать.  Красивый  рыцарский  наряд  понравился   воинственной
шляхте; порою кто-нибудь ронял: "Это из  Любича?"  -  "Да,  ватага  пана
Кмицица!" - "Ах, это те!" - "Они самые!"
   Кавалеры пили горелку; но уж очень  пахло  в  корчме  горячим  медом.
Первым учуял его Кокосинский и велел подать. Друзья уселись за  стол  и,
когда им принесли дымящийся чугунок, стали попивать мед, оглядывая  избу
и шляхту и щуря при этом глаза, потому что в избе было  темновато.  Окна
замело снегом, а длинное, низкое  чело  печи,  в  которой  горел  огонь,
совсем заслонили чьи-то фигуры, обращенные к избе спинами.
   Когда мед заиграл в жилах кавалеров, разнося по телу приятное  тепло,
и они воспрянули духом и забыли о приеме, оказанном им в Водоктах,  Зенд
так похоже закаркал вдруг вороном, что все лица обратились на него.
   Кавалеры смеялись, шляхтичи, развеселясь, стали подвигаться  поближе,
особенно молодежь, крепкие  парни,  широкоплечие  и  круглощекие.  Люди,
сидевшие у огня, повернулись, и Рекуц первый увидел, что это девушки.
   А Зенд закрыл глаза и каркал, каркал, потом вдруг перестал,  и  через
минуту присутствующие услышали голос зайца, которого душат собаки;  заяц
хрипел при последнем  издыхании  все  слабее  и  тише,  потом  взвизгнул