удачно,  и  я  обнаружил,  что  смущение  быстро  исчезает, когда  начинаешь
говорить.
     Вскоре после этого мне  предложили прочесть популярную лекцию с опытами
в аудитории  новой  химической лаборатории Кента.  Я  выбрал  темой  "теорию
атомных вихрей",  впервые  предложенную  лордом Кельвином и позднее развитую
профессором  Гельмгольцом   в  Берлине,  которая  в  то  время  пользовалась
значительным успехом у химиков. Я выбрал эту тему,  главным образом, потому,
что  огромная  "вихревая  машина"  с  дымовыми  кольцами удовлетворяла  моим
требованиям, а я  хотел, чтобы опыты действительно заинтересовали аудиторию.
Я  сделал большую машину -- больше,  чем любая, которую я до тех  пор видел:
кубический деревянный  ящик со  стороной в четыре фута; одна из стенок  была
сделана из тонкой  гибкой клеенки, свободно подвешенной, с двумя диагоналями
из  резиновых трубок,  крепко  привязанных по  углам.  Если  ударить  сильно
кулаком  по центру квадрата  из клеенки, невидимое воздушное кольцо вылетало
из  ящика с  такой  скоростью  и  вращением,  что сбивало  большую картонную
коробку с лекционного  стола на  пол, а удар кольца в лицо человека ощущался
как  мягкий  толчок пуховой подушкой.  Наполнив ящик дымом,  получаемым  при
смешивании аммиака с парами хлористого  водорода, мы делали кольца видимыми,
и классические опыты с  ними  можно было демонстрировать в большом масштабе.
После некоторой тренировки я научился выпускать два кольца быстрой очередью,
причем  второе, летящее с большей скоростью, нагоняло  первое,  ударялось об
него  и  отскакивало,  и  оба  кольца  оставались  целы  и   превращались  в
вибрирующие эллипсы.  Это показывало,  что газовый вихрь обладает некоторыми
свойствами (например, упругостью)  твердого  тела. Теория "вихревого  атома"
предполагала,  что  химические  атомы  -- это  бесконечные  вихри  "мирового
эфира",  запутанные сложными  узлами,  ибо  было доказано, что если два  или
больше  вращающихся кольцевых  потока  жидкости,  не  обладающей  вязкостью,
замкнуты друг на друга, то они будут вечно двигаться, не влияя друг на друга
и не замедляя вращения.
     Я  показал еще несколько  опытов  -- какие  именно, я  теперь  забыл, а
большой ящик приберег к концу лекции. Если я направлял его вверх,  невидимое
воздушное кольцо  ударялось о купол аудитории и  гасило большую часть рожков
газовой  люстры,  висевшей  под потолком.  Два  или три  из них  все  же  не
погасали, и от них свет опять распространялся по всему кругу люстры, так что
опыт можно было повторять  снова и снова --  так быстро, насколько позволяли
удары по ящику. Затем я начал "блицкриг" против аудитории, "стреляя" мощными
невидимыми  кольцами  в  море  лиц.  Зрители  были  в  восхищении  и  громко
аплодировали, и я под конец набрался храбрости и направил кольцо  на мистрис
Харпер, жену президента; вихрь поднял на  несколько дюймов  поля ее шляпы, а
другое кольцо задело широкое улыбающееся лицо  самого президента, который от
этого зажмурился".
     Мы  подходим к  ранней  весне  1894  года.  Вуд закончил  исследование,
признанное и принятое  Отделением химии, как диссертация на степень  доктора
философии, и должны были начаться экзамены. Однако  внезапно  его уведомили,
что ему надо дополнительно сдать экзамен по высшей физике и математике, если
он  желает в  дальнейшем  работать  по  физической химии.  Это  изменение  в
требованиях было результатом того, что главой  Отделения  физики  стал А. А.
Майкельсон. Вуд имел длинный  и  горячий спор с  президентом Харпером  -- он
утверждал,  что его не предупредили  вовремя  и что  он  недостаточно хорошо
подготовлен по  каждой из дисциплин, чтобы  так внезапно  сдавать  экзамены.
Харпер не принял его доводов, и в начале мая Вуд покинул университет.
     В  это время  он  окончательно решил отправиться  с семьей  в Германию,
чтобы работать у профессора Вильгельма Оствальда, широко известного  тогда в
химических кругах.  Но  отъезд пришлось  отложить из-за  скоро  ожидавшегося
появления на свет второго ребенка.
     Готовясь к этому событию, Вуды упаковали вещи, надели чехлы на мебель и
отправились в Сан-Франциско к родителям Гертруды. Роберт Вуд младший родился
23 июня 1894 года, в доме своей бабушки.
     После  того, как Гертруда  поправилась,  оба  они яростно принялись  за
немецкий язык. Их первым наставником был молодой рыжебородый немец шутливого
нрава, стремившийся всей душой к лучшим сигарам мистера Эмса. Его  посещения
больше   напоминали   торжественный  визит,  и,   так  как   он  предпочитал
разговаривать по-английски, "немецкие уроки" были пустым делом. Однако очень
трудно  было отделаться  от такого вежливого человека,  но наконец Вуд нашел
способ избавиться от  гостя. Он  подменил одну из сигар  знаменитых "Корона"
мистера  Эмса.  И когда герр Беккер на следующем  "уроке" зажег ее, раздался
взрыв. Сигара выстрелила.
     Следующим  учителем  была  фрау Лилиенталь,  которая  показала  себя  с
превосходной  стороны.  Она, кроме того,  дала им  письмо к  профессору Лео,
первому  шекспирологу  Германии,  который  впоследствии  очень  гостеприимно
встретил Вудов.
     В  конце  лета  1894 года Вуды поехали на  восток  с  двумя  детьми  --
Маргарет и Робертом-младшим. Целью поездки был Берлин.



        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Эскапады   и   работа  в   Берлине.  Вуд   присутствует  при   рождении
рентгеновских лучей и занимается планеризмом
     Оказалось, что в Лейпцигском пансионе, где Вуд, его жена и  дети должны
были  жить  во  время  его  работы  по химии  у  Оствальда, был  только один
ватерклозет. К тому же он  открывался прямо в  столовую. Роберт говорит, что
отец "выбрал" для него Гарвард, и есть рассказ, что мистрис Вуд,  пораженная
вышеуказанным  необычайным устройством пансиона, решила, что лучше переехать
в Берлин.
     Я же сам думаю, что никто  никогда не  "решал" за Вуда удачно, если это
не совпадало с его собственным  решением. Во всяком случае,  на этот раз все
они -- жена, дети, чемоданы и свертки -- все поехало в Берлин.
     То,  что  особенно поразило  и  стимулировало лучшие  -- или  худшие --
инстинкты Роберта, в германской столице, -- было изобилие сигналов, плакатов
и полицейских предупреждений, указывавших, что многие самые обычные действия
человека,  свободные  в демократических странах, здесь были либо  запрещены,
либо контролировались  государством.  Он, конечно,  знал  смысл  плакатов  с
надписью  Verboten  (воспрещается), но  не  имел  представленья  о выражении
Strengsten  untersagt.   Это  переводится   буквально  "строжайшим   образом
возбраняется",  и, хотя Роберт настаивает, что они  просто забавляли  его, я
подозреваю, что они действовали на него, как красная тряпка на быка.
     Первый плакат с такой надписью он увидел над окном трамвая, за стеклом,
в красивой овальной бронзовой рамке. Там было написано: