Преданная Вам Мистрис Дж. Кэннингхэм".


     Как помнят  все,  кто читал  "Разнообразие религиозного  опыта", Вильям
Джемс  особенно интересовался явлениями, которые он называл "анестетическими
откровениями",  т. е.  видениями и  галлюцинациями,  которые происходят  под
влиянием эфира,  наркотиков  и  других одурманивающих веществ. Некоторые  из
ответов на  его анкету содержали в  себе описание таких явлений, и это может
отчасти объяснить нам, почему  нашему  второкурснику пришла в голову идея --
испробовать их влияние  на себе. Он  читал о странных  психических явлениях,
производимых  гашишем,  и  однажды  спросил  профессора  Джемса,  опасно  ли
употреблять  его. Джемс,.  который  был одновременно  и  доктором  медицины,
подумал и ответил -- вероятно, с улыбкой:
     "Как профессор нашего университета, я не могу  санкционировать то,  что
вы,   кажется,   предполагаете  сделать.  Но  как  доктор  медицины  я  могу
подтвердить, что, насколько мне известно, не было ни одного случая смерти от
слишком  большой  дозы cannabis indica, и нет  никаких оснований думать, что
один прием может создать у вас привычку".
     Роб  был  успокоен  этим  и  проглотил  соответствующую  дозу  ужасного
восточного зелья.  Он читал, и это верно, что курение гашиша, даже в большом
количестве,  неспособно  вызвать настоящих галлюцинаций,  а просто действует
как наркотик -- подобно кокаину.
     Роб наглотался гашиша вполне достаточно и видел  целый ряд галлюцинаций
"некоторые -- ужасные, другие -- полные славы и величия, или полные сознания
бесконечного  пространства и  вечности".Я  счастлив  сообщить,  что он также
превращался в лису. На следующий день он написал отчет о своем  приключении.
Вот часть его -- о лисе и об ужасной двухголовой  кукле, полной пророчеств и
символизма:
     "...Затем я наслаждался некоторым видом метемпсихоза.  Любая  вещь  или
животное по моему желанию становились моим телом.  Я подумал  о лисе и сразу
же превратился в это животное. Я отчетливо  чувствовал, что я -- лиса, видел
свои длинные  уши  и  пушистый хвост, и каким-то внутренним чувством ощущал,
что  вся  моя  анатомия  соответствует организму  лисы.  Вдруг  точка зрения
изменилась.  Мне показалось, к что глаза  мои  находятся во рту. Я  выглянул
сквозь  раскрытые челюсти,  видел при  этом два ряда острых зубов и,  закрыв
рот, -- не видел больше ничего... К концу бреда крутящиеся образы (о которых
упоминалось выше) опять появились,  и  меня  преследовало странное  создание
моего разума, которое  появлялось  каждые  несколько  секунд. Это был  образ
куклы  с  двумя лицами и цилиндрическим телом, сходящимся в  конце в острие.
Эта кукла не изменялась.  На  голове у нее было  что-то вроде Корины, а сама
она была раскрашена в два цвета  --  зеленый и коричневый по  голубому фону.
Выражение янусообразного  лица было все  время одно и то же, так  же, как  и
украшения на ней" [Д. Джеме, Принципы психологии.].
     Он написал свой отчет по предложению профессора Джемса, который включил
его в  свою книгу "Принципы психологии". В то  же время  Роб отправил другой
вариант в нью-йоркскую "Хералд", под заглавием:
     ЦАРСТВО ГРЕЗ. Рассказ новичка о фантазиях под действием гашиша.
     Рассказ  был  полностью опубликован 23 сентября 1888 г., но Роб был вне
себя и, по-моему, вполне законно, от того, что они напечатали его просто как
"письмо к издателю", не заплатив ни пенни.
     Он написал жалобу и получил специальное письмо, подписанное  знаменитым
Джемсом Гордоном  Беннетом, в котором  говорилось, что, поскольку  сообщение
было адресовано "редактору", оно было помещено как письмо, в что не в обычае
"Хералда" платить за такие вещи.
     Я сомневаюсь, что Беннет сам читал рассказ. Не  думаю, чтобы он упустил
возможность громкого заголовка "Гарвардский студент, превратившийся в лису".
     Шалер   был   единственным   человеком,   который    говорил    Роберту
Вуду-старшему, что из  его сына выйдет толк, и поток плохих отметок заставил
доктора приехать в Кембридж, чтобы самому узнать у преподавателей  -- почему
у сына  ничего не получается. Здесь, однако, надо различать две стороны. Вуд
чувствовал  --  не  только  в  Гарварде,  но  и  потом во  время  занятий  в
университете Джона Гопкинса в Чикаго и в Берлине --  что профессоры нигде не
одобряли  индивидуальности  и   инициативы.  В   области  идей  Вуд,  всегда
вызывающий, а часто и  нетерпеливый человек, и я думаю, что он был дерзким и
нетерпеливым юношей.  Я не  думаю, что кто-нибудь много значил для  него как
ученый авторитет.  Профессоры для него  иногда были  -- а  иногда не были --
полезными сотрудниками при  проведении  в жизнь  какой-нибудь  идеи,  но  он
всегда  чувствовал,  что,  если  идея  проваливалась, то  именно  они  могли
оказаться  виновниками  этого.  Для большинства  профессоров он,  само собой
разумеется,  был--  как  овцы  в  гимне методистов  --  "блуждающей лисицей,
которая не желает никому подчиняться".
     Это  становится ясным из его  собственных записок,  из  которых привожу
следующую выдержку:
     "Сдать    "хвост"    по    греческой   и   римской   истории,   получив
удовлетворительную отметку по  курсу цветной фотографии доктора Уайтинга, --
казалось  мне делом,  вроде ограбления детской копилки.  Я  был очень слаб в
обязательных   курсах  современных   языков   и  не   понимал,  что   уменье
разговаривать по-французски  может прибавить много  удовольствия  к жизни  в
парижских кафе, которую  мне пришлось позднее вести. В математике я был тоже
далеко  не  силен -- вернее будет  сказать, очень слаб --  и в алгебре,  и в
тригонометрии, которые казались мне  ужасающе  скучными.  Нам не  сделали ни
одного намека, насколько я  помню,  о  том,  какое применение могут найти  в
практике синусы, косинусы, тангенсы  и  углы. Как  ни странно,  я всегда был
первым в классе по планиметрии в школе мистера Никольса. Мне очень нравилось
самому  придумывать  теоремы, и  я не  помню ни одного случая, чтобы  мне не
удалось  добиться   решения  задачи,  хотя  над  некоторыми  из  них  мне  и
приходилось сидеть до поздней ночи. В классе был другой мальчик, который был
первым  по  всем дисциплинам, и я  очень  старался побить  его по геометрии,
потому что  почти  во  всем  другом  мои дела были плохи. Я  помню, что  сам
разработал  оригинальное   доказательство  знаменитых  "пифагоровых  штанов"
Евклида, которое признал сам  мистер Никольс. Мальчик, который был первым во
всем, впоследствии ничем порядочным не сделался.
     В Гарварде  я жил один в Тэйере,  No66 -- первые два года, но  в  конце
второго курса мне удалось снять,  вместе с товарищем по группе, комнату No34
на  двоих   в  только  что  отстроенном  Хастингс-Холде.  В  нашей  комнате,
расположенной  на  первом этаже, окно выходило  прямо  на  бэзбольное  поле.
Вокруг поля проходила беговая дорожка, так что у нас с другом была своя ложа
для всех весенних  соревнований. В подоконнике был запиравшийся шкафчик, где
мы  хранили  освежающие  напитки.  В  комнате был чайный столик  с  чашками,
блюдечками и медным  чайником -- для маскировки. Они применялись от случая к