Самая мысль об этом основана, между прочим, на круглом невежестве насчет
истинных взаимоотношений между "славянскими народами", входившими в состав
Австрии, и венгерцами, но эта идея очень характерна: она показывает, что
Александр в апреле 1812 г., как только узнал о договоре между Австрией и
Наполеоном, отнесся с самыми серьезными опасениями к этому факту.

Итак, приходилось считаться с участием Австрии и Пруссии в предстоящей
войне. Захочет Наполеон идти на Киев, - у него крепко усилен правый фланг
помощью Австрии. Захочет идти на Петербург через Ригу и Псков, - у него
усилен левый фланг участием Пруссии. Захочет идти на Смоленск и Москву, -
пруссаки и австрийцы будут и на левом и на правом флангах оттеснять русские
войска от линии центрального движения великой армии.

Положение становилось все труднее, дела принимали все более угрожающий
характер. Но все равно в апреле - мае 1812 г. уже никакие уступки
Александра предупредить войну не могли и даже не могли приостановить
движение отдельных частей наполеоновских армий от Рейна, от Эльбы, от
Дуная, от Альпийских гор, от Северного моря, медленно, но непрерывно
двигавшихся к Неману.

Были налицо некоторые обстоятельства, которые поддерживали дух Александра и
его приближенных. Во-первых, уже в апреле, а потом в мае Меттерних под
большим секретом и окольными путями дал знать, что Австрия не весьма
серьезно смотрит на свое участие в предстоящей войне. Она даже не выставит
и полных 30 тысяч и вообще не пойдет дальше известных, очень близких к
австрийско-русской границе пределов. Эти тайные переговоры продолжались и
потом, уже во время войны: Меттерних таким путем устраивал для Австрии на
всякий случай тайную перестраховку. Во-вторых, к большому своему счастью,
царь удостоверился в эти весенние месяцы 1812 г., что шведы будут не на
стороне Наполеона, а на стороне России, и, значит, можно будет не тратить и
не раздроблять военных сил для защиты Финляндии и северных подступов к
Петербургу с суши и с моря.

К началу лета объявились и еще новые благоприятные обстоятельства.



                                     5

С первых же дней 1812 г. обе стороны уже не сомневались в близости войны.
Неожиданное дело о шпионаже еще более обострило отношения.

Русское правительство узнало не все, но очень многое о французской великой
армии.

Александр Иванович Чернышев, который потом был при Николае I военным
министром, начинал тогда свою карьеру. Он был уже полковником и
флигель-адъютантом, хотя ему было всего 28 лет. Прикомандированный к
русскому посольству в Париже, Чернышев несколько раз ездил курьером с
письмами Александра к Наполеону и с письмами Наполеона к Александру.
Наполеону Чернышев сумел понравиться своей тончайшей лестью и уменьем
подавать умно и кстати реплики в разговорах о военном деле, о чем так любил
говорить французский император. Вкрадчивый царедворец, молодой блестящий
красавец, абсолютно беспринципный карьерист, впоследствии жестокий палач
декабристов, всегда возбуждавший нравственное омерзение даже в видавшем
всякие виды придворном окружении трех императоров, которым он успел за свою
долгую жизнь понравиться, Чернышев знал, как подойти к каждому из этих трех
так непохожих друг на друга людей:

к Александру, к Наполеону, к Николаю. А больше ему ничего никогда и не
требовалось. Ласка Наполеона открыла Чернышеву доступ во все салоны Парижа
и дала связи в верхах французской бюрократии. С начала 1811 г. Чернышев
обзавелся знакомством с Мишелем, служившим в главном штабе французской
армии и давно уже сносившимся с русским посольством. Каждое 1-е и 15-е
число месяца французский военный министр представлял императору так
называемый "Отчет о состоянии" всей французской армии со всеми изменениями
в численности ее отдельных частей, со всеми переменами в ее
расквартировании, с учетом всех последовавших за полмесяца новых назначений
на командные посты и т. д. Эти отчеты попадали в руки Мишеля на несколько
коротких часов. Мишель наскоро снимал копии и доставлял их Чернышеву за
соответствующее вознаграждение. Так у них и шло дело вполне благополучно и
организованно больше года, с января 1811 по февраль 1812 г. Но от
императорской тайной полиции укрыться было трудно даже при всей ловкости
Чернышева и всей осторожности Мишеля. Что-то показалось тайной полиции
неладным, и в феврале 1812 г., когда Чернышева не было дома, у него
произвели тщательный обыск, конечно неофициальный. Обыскали и одного
курьера на границе. Обыски дали такие результаты, что у Наполеона уже
сомнений никаких не осталось в истинной роли полюбившегося ему русского
полковника. Наполеон, почти окончательно к этому времени решивший, что
война с Россией неизбежна, ни в каком случае не мог и не хотел порывать с
Александром теперь же. Ему необходимо было иметь в своем распоряжении еще 3
- 4 месяца, и материал был задержан. Чернышев после этого тайного,
деликатного, но все же очень зловещего по своему значению и по своим
результатам домашнего обыска предпочел не очень засиживаться на берегах
Сены. Он почтительнейше откланялся в Тюильрийском дворце и уехал в Россию.
Перед отъездом из Парижа он сжег все бумаги, которые могли бы дать
императорской тайной полиции ответ на вопрос, неотступно стоявший перед нею
со времени этого февральского ловко завуалированного обыска: измена
доказана, Чернышев имел доступ к секретнейшим документам, но кто предатель?
Случай дал разгадку тайны. Торопясь с отъездом, Чернышев забыл приказать
поднять ковры в своих комнатах. Как только он уехал, французская полиция
явилась в дом. Под одним из ковров около камина было найдено письмо,
писанное рукой Мишеля, каким-то образом туда завалившееся. Мишель был
немедленно арестован, судим и публично гильотинирован 2 мая 1812 г. Суд над
ним и еще тремя обвиняемыми был нарочно сделан гласным: Наполеон хотел
представить народу дело так, что именно Россия стремится напасть на Францию
и подсылает шпионов.

Итак, хотя у русского правительства в начале войны были лишь сравнительно
давние сведения - от февраля 1812 г., - но за четыре месяца эти полные и