ждать. Широкого, зрелого государственного ума у него никогда не было, и,
например, чудовищную, злодейскую бессмыслицу военных поселений выдумал он
сам, а вовсе не Аракчеев. И уже выдумав что-нибудь, царь ни перед чем не
останавливался, чтобы провести в жизнь свою выдумку, - ни перед гнусностью,
ни перед жестокостью. Чтобы отстоять, например, те же свои военные
поселения, он готов был, как известно, "уставить виселицами" всю дорогу от
Петербурга до Чудова.

Из Тильзита он вернулся с одним определенным планом, осуществление которого
должно было, по его мнению, не только загладить все поражения и весь позор
двух проигранных войн, но и покрыть его славой, не меньшей, а большей, чем
слава Екатерины. В осуществимость этого плана, по-видимому, никто, кроме
него, не верил, но тем упорнее он за это держался. Это была мысль о широких
территориальных приобретениях в Турецкой империи: Молдавия, Валахия, может
быть, Константинополь. Наполеон поманил его этим во время тильзитских
переговоров, когда оба императора совещались вдвоем целыми ночами, когда
Наполеон "отдавал" Александру Турцию, а Александр обязывался "отдать"
Наполеону Европу. Наполеон уже тогда, конечно, думал обмануть Александра и
дать ему несравненно меньше, чем обещал, и уже во всяком случае ни минуты
не думал об уступке Константинополя.

Но Александр был не из тех, кого легко обмануть. Во всяком случае не из
тех, кого долго можно обманывать. "Александр слишком слаб, чтобы управлять,
и слишком силен, чтобы быть управляемым", - сказал о нем хорошо его знавший
Сперанский. Можно сказать о нем и так: он был недостаточно глубок и гибок,
чтобы обмануть Наполеона, но и слишком хитер и тонок, чтобы Наполеон мог
его надолго обмануть.

Финляндию, на завоевание которой (с целью покарать англофильскую Швецию)
указал ему Наполеон, царь в 1808 г. в самом деле заполучил. Но этого ему
было мало. А больше Наполеон не давал.

Александр уже давно, уже с Аустерлица, никому не доверял и знал, что его не
уважают ("считают дурачком", как он выразился сам впоследствии). Ожидая
нападения со стороны Наполеона, он не мог не знать одного: нового Тильзита
ему не простят. И далекая Сибирь, куда он собирался "отступать", была для
него в самом деле более приемлема и безопасна, чем Зимний дворец, в случае
если бы он опять смалодушествовал, как там, на тильзитском плоту. И он
сообразил, что настоящий личный для него риск - это преждевременное
прекращение войны. Во всяком случае страшнее самой тяжелой войны был бы
лично для него мир, заключенный с победившим неприятелем.

Русский царизм был, по определению классиков марксизма, жандармом Европы.
После 1812 г. Александр сделал Россию общепризнанным руководителем сил
мировой реакции, когда русская дипломатия деятельно старалась подавить
революцию на всем земном шаре до Перу, Боливии и Мексики включительно. Но
даже если мы коснемся первого времени царствования Александра, которое
потом по сравнению с последним периодом стало называться "дней
Александровых прекрасное начало", то и в эти годы, кончившиеся нашествием
Наполеона, Александр очень охотно выступал "рыцарем без страха и упрека",
борющимся за троны и алтари против дерзновенной революции. В 1805 г., летом
и ранней осенью, перед началом кампании, именно Александр стремился дать
войне характер всеевропейской интервенции во французские дела и окончить ее
восстановлением династии Бурбонов. Так понимала вся Европа это стремление
царя придать начинавшейся кампании 1805 г. огромные общеевропейские
размеры. В Тильзите скрепя сердце ему пришлось от этой роли отказаться. Но
когда с 1810 г. его беспокойному и порой довольно проницательному уму
начало представляться, что есть возможность сбросить тильзитское иго и во
всяком случае примириться с дворянской оппозицией, снова повернув руль
политики в противоположную от Тильзита сторону, то Александр не мог долго
колебаться. Все его прошлое, все его интимные настроения и убеждения
толкали его на этот путь.

Но почему в 1810 г. стала намечаться политическая возможность такого нового
поворота руля?



                                     3



Когда в начале 1810 г. Наполеон выбирал себе невесту (из двух кандидаток),
в дипломатических кругах говорили: он будет вскоре воевать с той державой,
которая не даст ему своей принцессы. Анну Павловну ему не дали, Марию-Луизу
Австрийскую он получил в тот же час, как ее потребовал. Но торговая
буржуазия, например, гамбургское купечество, судила более оптимистично и
менее проницательно: "Теперь, наконец, он прекратит свои войны, Европа
обретет мир". Так толковали в Гамбурге. Представлялось, что после нового
разгрома, который претерпела Австрия от Наполеона в 1809 г., и после
женитьбы его на дочери австрийского императора власть французского
императора на континенте Европы так укрепилась, что Англия долго не
продержится и пойдет на любой мир, чтобы избавиться от ожидающего ее
банкротства, которое неминуемо при дальнейшем проведении континентальной
блокады. Но не так судил сам Наполеон. Для него "австрийский брак" был
крупнейшим обеспечением тыла, в случае если придется снова воевать с
Россией. Как и всем политическим комбинациям в этот период своего
царствования, сближению с Австрией Наполеон придавал прежде всего
стратегическое значение. Он ясно сознавал, что главное оставшееся дело -
сокрушение Англии - немыслимо, пока балтийское, беломорское, черноморское
побережья не заперты для английских товаров по крайней мере так же прочно,
как береговые части Французской империи, и еще яснее он видел, что без
нового и решительного разгрома русских военных сил эта цель абсолютно
недостижима. Мало того, недостижима и полная обеспеченность его
бесконтрольной власти над северным европейским побережьем, недостижимо
покорение Испании, нельзя ждать полного отказа от всех надежд на
национальное освобождение в германских странах.

И вот с 1810 г. начинается эта знаменитая политика "движущейся границы",
собственно не начинается, а лишь усиливается: Наполеон простыми декретами