70 тысяч. Словом, в общем меньше 200 тысяч. У меня втрое больше". Дальше
Наполеон спросил, как не стыдно Александру приближать к себе гнусных и
преступных людей - Армфельда, Штейна, "негодяя, выгнанного из своего
отечества" (Наполеон забыл прибавить, что именно он сам и приказал
прусскому королю изгнать Штейна за то, что Штейн сочувствовал испанцам и
стремился к освобождению Пруссии от наполеоновского ига). Около Александра
- "Беннигсен, который, говорят, имеет некоторые военные таланты, каких,
впрочем, я за ним не знаю, но который обагрил свои руки в крови своего
государя". Эти последние слова "своего государя" были написаны Балашовым и
потом выскоблены, им ли самим или кем другим - неизвестно, но выскоблены
плохо, прочесть было возможно[2]. Что это действительно сказал Наполеон, не
может быть никакого сомнения: Наполеон уже не в первый раз в жизни корил
публично Александра в убийстве отца.

Дальше Наполеон плохо скрыл свое раздражение по поводу отступления Барклая
от Вильны. Ему хотелось, чтобы Барклай оставался на месте, а он бы мог
разгромить его немедленно, и это бы очень устроило Наполеона. "Я не знаю
Барклая де Толли, но, судя по началу кампании, я должен думать, что у него
военного таланта немного. Никогда ни одна из ваших войн не начиналась при
таком беспорядке... Сколько складов сожжено, и почему? Не следовало их
устраивать или следовало их употребить согласно их назначению. Неужели у
вас предполагали, что я пришел посмотреть на Неман, но не перейду через
него? И вам не стыдно? Со времени Петра I, с того времени, как Россия -
европейская держава, никогда враг не проникал в ваши пределы, а вот я в
Вильне, я завоевал целую провинцию без боя. Уж хотя бы из уважения к вашему
императору, который два месяца жил в Вильне со своей главной квартирой, вы
должны были бы ее защищать! Чем вы хотите воодушевить ваши армии, или,
скорее, каков уже теперь их дух? Я знаю, о чем они думали, идя на
Аустерлицкую кампанию, они считали себя непобедимыми. Но теперь они наперед
уверены, что они будут побеждены моими войсками".

Балашов, возражая, сказал: "Так как ваше величество разрешает мне говорить
об этом предмете, я осмеливаюсь решительно предсказать, что страшную войну
предпринимаете вы, государь! Это будет война всей нации, которая является
грозной массой. Русский солдат храбр, и народ привязан к своему
отечеству..." Наполеон снова прервал его и стал опять говорить о своих
силах: "Я знаю, что ваши войска храбры, но мои не менее храбры, а у меня их
бесконечно больше, чем у вас". Наполеон стал грозить, что он пройдет до
русских пустынь, что, если нужно, он сделает и две и три русские кампании.
Он восторгался поляками, их пылом, их патриотизмом. "Как вы будете воевать
без союзников, когда, даже имея их, вы никогда ничего не могли поделать?
Например, когда Австрия была с вами, я должен был ждать нападений в самой
Франции на разных пунктах. Но теперь, когда вся Европа идет вслед за мной,
как вы сможете мне сопротивляться?" - "Мы сделаем, что можем, государь".

Несколько переменив тему, Наполеон тогда начал упрекать Александра в том,
что он сам, уклонившись от тильзитской политики, от дружбы с ним,
Наполеоном, "испортил свое царствование": царь получил бы не только
Финляндию, но получил бы Молдавию и Валахию, а со временем "он получил бы
герцогство Варшавское, не теперь, о нет! но со временем". Эта фраза в устах
Наполеона необычайно характерна для него вообще и для его отношений к
Польше в частности. Сам он только что восторгался перед Балашовым
энтузиазмом и преданностью поляков, их готовностью проливать кровь за него.
И тут же он готов их предать и выменять на те или иные выгоды от возможной
в будущем дружбы с Александром. На отдельных людей и на целые народы
Наполеон смотрел исключительно как на пешки в своей игре. Это у него всегда
выходило так непосредственно, что, вероятно, он очень удивился бы, если бы
Балашов указал ему на весь цинизм и всю ошеломляющую бессовестность его
слов о Варшавском герцогстве. Но ни Балашов и никто из его собеседников
никогда и не думали выражать его величеству истинных чувств, которые
нередко возбуждала в них его откровенность. И уж во всяком случае в
Балашове в тот момент неожиданные слова Наполеона могли возбудить только
разве злорадное чувство по отношению к полякам, которые в это же время
оглашали улицы Вильны криками "Виват цезарь!" и благословляли небо,
ниспославшее им великого освободителя отчизны.

И снова Наполеон стал гневно жаловаться на Александра, который осмеливается
окружать себя его, Наполеона, врагами, да еще не русскими, а иностранцами.

К концу этой первой аудиенции разговор пошел о предметах незначащих.
Наполеон осведомлялся о здоровье канцлера Румянцева, о Кочубее. Для чего-то
Наполеон прикинулся, будто не помнит фамилии Сперанского, с которым был
лично знаком еще от самого свидания в Эрфурте, т. е. с сентября 1808 г.
"Скажите, пожалуйста, почему удалили... этого, который у вас был в вашем
государственном совете.... Как его зовут?.. Спи... Спер... я не могу
вспомнить его имени!" - "Сперанский", - подсказал Балашов. - "Да!" -
"Император был им недоволен". - "Однако это не вследствие измены?" - "Я не
предполагаю этого, государь, так как о подобных преступлениях было бы
неминуемо опубликовано". - "В таком случае это какое-нибудь
злоупотребление, может быть воровство?" Зачем Наполеону понадобилось ломать
эту комедию, неизвестно. Он не только, разумеется, помнил фамилию
Сперанского, но, несомненно, знал все, что было известно по делу
Сперанского самому Балашову. Конечно, он знал и то, что именно этот самый
Балашов в качестве министра полиции и отправлял Сперанского в ссылку из
Петербурга. О сановниках Александра, о всех придворных интригах Петербурга
и Павловска Наполеон имел от своих шпионов самую детальную информацию.

За обедом, к которому был приглашен Балашов, присутствовали, кроме
императора, еще маршалы Бертье и Бессьер, и Коленкур, герцог Виченский.
После обеда серьезный разговор возобновился. "Боже мой, чего же хотят люди?
- воскликнул Наполеон, говоря об Александре. - После того как он был побит
при Аустерлице, после того как он был побит под Фридландом, - одним словом,
после двух несчастных войн, - он получает Финляндию, Молдавию, Валахию,
Белосток и Тарнополь, и он еще недоволен... Я не сержусь на него за эту
войну. Больше одной войной - больше одним триумфом для меня..." И опять
начались возмущенные нападки на Штейна, Армфельда, Винценгероде, которыми
окружил себя Александр. "Скажите императору Александру, что так как он
собирает вокруг себя моих личных врагов, то это означает, что он хочет мне
нанести личную обиду и что, следовательно, я должен сделать ему то же
самое. Я выгоню из Германии всю его родню из Вюртемберга, Бадена, Веймара,