промышленности и торговли французскими винами, даже на всякий отказ от
протеста по делу герцога Ольденбургского. Только оставалось требование
очищения вновь занятой (Восточной) Пруссии и Померании от французских войск
и желание оставить за собой право "нейтральной торговли, для самого
существования империи нашей необходимой... Непостижимо казалось
непричастному злоумышленности духу нашему, чтобы французский император, в
слезах и стенаниях столь многих народов обвиняемый, решился еще раз
поправить всякое уважение к суду божию, к мнению Европы и целого мира, к
собственным выгодам своей империи и в плату за неслыханную умеренность
напасть на государство, ничем его не оскорбившее. Мы еще не переставали
надеяться, что рука его упадет при таковых страшных помышлениях, когда он
ворвался в пределы империи нашей с военной силой".

Таков был этот неопубликованный проект манифеста. Но редактированием
заниматься было некогда. Разведка доносила, что Наполеон от Немана двинулся
прямой дорогой на Вильну и что впереди идет Мюрат с кавалерией. Решено было
немедленно уходить из Вилъны в "укрепленный лагерь" в Дриссе, устроенный по
мысли состоявшего в свите царя генерала Фуля.

Одной из самых странных и курьезных фигур в окружении Александра в момент
вторжения неприятеле в Россию был, бесспорно, генерал Фуль (не Пфуль, как
иногда неверно произносят и пишут, а именно Фуль - Phull). Ученый генерал,
теоретик, создававший при начале всякой войны обширнейшие, точно
разработанные планы, из которых никогда ничего не выходило, Фуль начал свою
карьеру в прусских войсках. Когда в 1806 г. началась война Пруссии с
Наполеоном, то Фуль, бывший докладчиком по делам главного штаба при
прусском короле Фридрихе-Вильгельме III, составил по обыкновению самый
непогрешимый план разгрома Наполеона. Война началась 8 октября, а уже
14-го, ровно через шесть дней. Наполеон и маршал Даву в один и тот же день
уничтожили всю прусскую армию в двух одновременных битвах, при Иене и при
Ауэрштадте. В этот страшный час прусской истории Фуль изумил всех: он стал
хохотать, как полоумный, издеваясь над погибшей прусской армией за то, что
она не выполнила в точности его план. Слова "как полоумный" применил к Фулю
в данном случае наблюдавший его Клаузевиц[5]. После этого краха он перешел
на русскую службу. Он поселился в Петербурге и тут стал преподавать военное
искусство императору Александру. Александр уверовал в гениальность своего
учителя и взял с собой на войну 1812 г. этого раздраженного, упрямого,
высокомерного неудачника, не выучившегося за шесть лет пребывания в России
ни одному русскому слову и презиравшего русских генералов за незнание, как
ему казалось, стратегической науки.

По совету Фуля, Александр, не спросив ни Барклая, ни Багратиона, приказал
устроить "укрепленный лагерь" в местечке Дриссе на Двине. По мысли Фуля,
этот лагерь, где предполагалось сосредоточить до 120 тысяч человек, мог по
своему срединному положению между двумя столбовыми дорогами
воспрепятствовать Наполеону одинаково как идти на Петербург, так и на
Москву. И когда Наполеон внезапно перешел через Неман, русской армии было
велено отступать на Свенцяны, а оттуда в Дриссу.

"Дрисский лагерь мог придумать или сумасшедший, или изменник", -
категорически заявили в глаза Александру некоторые генералы посмелее, когда
армия с царем и Барклаем во главе оказалась в Дриссе. "Русской армии грозит
окружение и позорная капитуляция, Дрисский лагерь со своими мнимыми
"укреплениями" не продержится и нескольких дней", - утверждали со всех
сторон в окружении Александра.

Находившийся в небольших чинах при армии Барклая Клаузевиц, осмотревший и
изучивший этот лагерь как раз перед вступлением туда 1-й русской армии,
делает следующий вывод: "Если бы русские сами добровольно не покинули этой
позиции, то они оказались бы атакованными с тыла, и, безразлично, было бы
их 90 или 120 тысяч человек, они были бы загнаны в полукруг окопов и
принуждены к капитуляции".

Нелепый план Фуля, плохое подражание Бунцловскому лагерю Фридриха II, был,
конечно, оставлен уже спустя несколько дней после вторжения Наполеона, но
существенный вред эта фантазия бездарного стратега успела все-таки
принести. Согласно идее таких "укрепленных лагерей", обороняющийся должен
действовать непременно при помощи двух разъединенных армий: одна защищает
лагерь и задерживает осаждающего неприятеля, а другая, маневрируя в
открытом поле, тревожит осаждающих атаками и т. д. Русская армия и без того
уже самой природой литовско-белорусского Полесья была разделена на две
части, к тому же совершенно неизвестно было, куда и какими дорогами
двинется Наполеон. А пока носились с планом дрисской защиты, эти
разделенные две русские армии и подавно не делали и не могли делать никаких
усилий для своего соединения. На несколько дней засела 1-я русская армия в
этом лагере на левом берегу Двины, напротив местечка Дриссы, в сотне
километров от Динабурга (Двинска) вверх по течению Двины.

Царь, по свидетельству очевидцев, прибыл в Вильну с твердым убеждением в
пригодности плана Фуля. Однако все были против плана Фуля. Но никто ничего
толкового не предлагал, кроме Барклая де Толли, которого слушали мало. Он
советовал отступать, не идти на верный проигрыш генеральной битвы у
границы. Александр и его свита явно преуменьшали численность французской
армии, накапливавшейся у Вислы и Немана. Они знали манеру Наполеона
запугивать врагов своей непреодолимостью, и некоторые этим объясняют
недоверие Александра к слухам об огромных размерах великой армии. Но,
помимо этого, приближенные Александра не могли не принять во внимание и
громадных сил, которые Наполеон должен был оставить в Испании, по-прежнему
неукротимо пятый год против него борющейся. Знали и о гарнизонах, которые
Наполеон вынужден был разбросать по необъятной империи, тянущейся от
Антверпена и Амстердама до Балканского хребта, от Гамбурга, Бремена и
Любека до Неаполя, от Калабрии, Апулии и Данцига до Мадрида. Однако с
первых дней войны эти утешительные иллюзии должны были исчезнуть, и надежды
стали сменяться растерянностью.

Как мы увидим дальше, едва войдя в Дрисский лагерь, руская армия стала
готовиться к немедленному уходу из этой западни, а царь перестал не только
разговаривать с Фулем, с которым раньше не разлучался, но даже смотреть на
Фуля.