дали ему сражения и где они предполагают остановиться. Когда один из
опрошенных (редактор "Курьера литовского") сказал, что у русских армия в
300 тысяч человек, то Наполеон сейчас же возразил, что это ложь, и протянул
ему разорванный в клочки, но найденный и склеенный французами рапорт
начальника штаба Барклая де Толли самому Барклаю; из этого документа
явствовало, что продовольствия для всей армии Барклая отпускалось на 92
тысячи человек [22]. Даже предполагая, что у Багратиона не меньше сил,
Наполеон мог вывести заключение, что у русских для непосредственной борьбы
с ним есть не более 185 тысяч человек. На самом деле, как мы видели, было
еще меньше. А он не мог не знать, что у Багратиона меньше войск, чем у
Барклая, потому что при армии Барклая - сам царь и армия Барклая должна
защищать Дрисский лагерь и Петербургскую дорогу. Но раньше чем двинуться
против русских, Наполеон должен был заняться в Вильне рядом неотложных дел.

"Мои друг, я в Вильне и очень занят. Мои дела идут хорошо, неприятель был
очень хорошо обманут... Вильна - очень хороший город с 40 тысячами жителей.
Я поселился в довольно хорошем доме, где немного дней тому назад жил
император Александр, очень тогда далекий от мысли, что я так скоро войду
сюда"[23], - так писал Наполеон императрице Марии-Луизе вскоре после
вступления в город.

В Вильне он пробыл с 28 июня по 16 июля 1812 г. Польское дворянство
чествовало его, как только могло. Его называли спасителем и отцом польского
отечества, воскресителем Польши из мертвых и т. д. И далеко не сразу
Наполеон мог всецело отдаться военным неотложным делам.

Жомини считает величайшей ошибкой, какую Наполеон совершил за всю свою
жизнь, то обстоятельство, что он так долго просидел в Вильне. По мнению
этого военного историка, который проделал войну 1812 г. в качестве
бригадного генерала в наполеоновской армии, если бы Наполеон, не
задерживаясь в Вильне, пошел прямо к Минску, он не дал бы ускользнуть
Багратиону, настиг бы и уничтожил его.

Но очень уж много разнообразнейших забот обступило Наполеона со всех
сторон. Нужно было устраивать Литву, организовывать ее гражданское
правление; нужно было вести тонкую, сложную политику, не давая никаких
точных обещаний полякам (насчет присоединения Литвы к Польше), чтобы не
затруднять этим всегда возможного мира с царем; нужно было зорко следить за
обостряющимся положением в Испании; нужно было, ничего не давая самой
Литве, организовать планомерное выкачивание из этой страны хлеба, сена,
овса и новобранцев.

"Я люблю поляков на поле битвы, - это храбрый народ; но что касается их
законодательных собраний, их "свободного вето", их сеймов, когда они
заседали верхом на лошади, с саблей в руках, то этого я не хочу", - заявил
Наполеон графу Нарбонну еще перед переходом через Неман.

Он так и поступал с поляками в Вильне: ровно никаких гарантий им не давал,
держал очень двусмысленные речи насчет будущего "воскрешения" Польши и
присоединения к ней Литвы, но очень нетерпеливо и надменно требовал
провианта и людей.

Все эти заботы бледнели перед другой тревогой, которой еще не было в душе
Наполеона, когда он переходил через Неман, но которая, появившись в Вильне,
уже не покидала императора в продолжение всей войны.

В первые же дни июля Наполеон стал отдавать себе отчет в тяжелых сторонах
континентального климата при русском бездорожье; маршалы писали ему об этом
в Вильну. "У нас тут была большая жара, теперь же очень сильные дожди,
которые создают нам затруднения и приносят нам большой вред" [24], - пишет
император жене 2 июля.

Болезни угрожающе косили ряды армии уже с первых дней похода. В виде
примера достаточно сказать, что при выступлении Наполеона из Вильны даже из
немногих отборных полков, стоявших в самом городе, 3 тысячи больных и
раненых солдат великой армии были оставлены в Вильне, и в самом конце июля
Наполеон узнал, что они находятся в совсем отчаянном положении, что у них
нет даже соломы, на которую можно было бы лечь, и что в складах не осталось
никаких запасов [25]. Он написал суровый приказ в Вильну герцогу Бассано.
Конечно, ни малейших реальных результатов от этого приказа не получилось.

Но хуже всего, даже хуже болезнетворной жары, было неожиданное, в высшей
степени тяжелое положение с продовольствием людей и кормом для лошадей.
Быстрота движения армии, за которой не мог угнаться обоз, породила голод и
мародерство.

У Наполеона были заготовлены колоссальные магазины, обильнейший обоз, но
все эти бесконечные фуры не могли угнаться за быстро двигавшейся армией, и,
еще не войдя даже в пределы России, солдаты, лишенные регулярной выдачи
довольствия и фуража, стали грабить население. Еще шли по земле "союзника",
по Пруссии, а уже обозы отстали, и, как пишет очевидец и участник войны
Росс, последовал "странный приказ: всем полкам запастись на три недели
фуражом и провиантом... И вот, по деревням и дворам... отправлены были
команды с офицерами во главе, с поручением вытребовать, забрать и привезти
в свои полки все необходимое. Эти команды всюду натыкались на другие,
отправленные с той же целью. Никто не принимал отказа, ибо никто не смел
вернуться с пустыми руками, а потому происходил просто насильственный дележ
добытого. Таким образом быстро опустошены были всякие припасы из амбаров,
житниц... Отпирали конюшни, впрягали вьючный скот, грузили фураж и
провиант, прихватывали кстати убойный скот, привязывали его к телегам - и
марш в полк! Этот приказ, столь быстро выполненный, до такой степени
начисто обобрал жителей той местности, что они со всей силой почувствовали
войну еще до ее начала" [26]. Все это творилось в Пруссии, союзной стране,
до начала войны. В России, стране неприятельской, церемонились несравненно
меньше.

Не только далеки были заготовленные в Пруссии гурты быков, не только
отставали обозы, но и полковые пекарни и кухни не успевали использовать
муку и мясо, когда припасы в начале кампании еще были налицо. Наполеон
гневался: "Передайте генералу Жомини, - писал император 22 июля своему