начальнику штаба Бертье, - что нелепо говорить, что нет хлеба, когда есть
500 квинталов муки на каждый день; что, вместо того чтобы жаловаться, нужно
вставать в четыре часа утра и самому отправляться на мельницы и в
провиантскую часть и заставлять, чтобы изготовляли 30 тысяч рационов хлеба
в день; но что если он будет только спать и плакать, то он ничего не
получит; что император, у которого много занятий, сам ежедневно посещает
провиантскую часть" [27]. Но скоро ни муки, ни мяса, ни овса, ни сена
долгими днями уже ниоткуда не получалось. И мародерство снова выступило на
первый план.

Сложнейшие заботы обступали Наполеона. Он раздражался не только
медленностью движения больших обозов великой армии из Пруссии в Литву, но и
еще не менее тревожным обстоятельством, которое начало проявляться уже с
начала похода.

Ни в одной наполеоновской войне, за исключением итальянской кампании 1796 -
1797 гг. и завоевания Египта в 1798 - 1799 гг. войска не грабили так
бесцеремонно и не опустошали так занятую местность, как в 1812 г. в России.

Уже 2 июля, через каких-нибудь восемь дней после вторжения в русские
пределы, Наполеон подписал суровый приказ по армии: арестовывать всех
солдат, уличенных в грабеже и мародерстве, предавать их военно-полевому
суду и в случае обвинительного приговора расстреливать немедленно. Но даже
частые расстрелы, перед чем никогда не останавливался маршал Даву, не
помешали продолжающимся непрерывным грабежам со стороны войск 1-го корпуса
французской армии, занявшей Минскую губернию; о других корпусах нечего и
говорить. Но еще больше, чем эти солдатские грабежи, разоряли Минскую,
Витебскую, Виленскую, Гродненскую, Смоленскую губернии официальные поборы и
реквизиции, налагаемые французскими властями. Приказом от 1 июля Наполеон
учредил в Вильне правящую комиссию Литвы, и эта комиссия должна была
управлять Литвой и Белоруссией, т. е. попросту организовать насильственное
отнятие как у помещиков, так и у крестьян всех припасов (прежде всего хлеб,
солому, сено и овес), нужных для великой армии. Комиссия действовала
беспощадно и привела в состояние полной нищеты всю громадную область, где
она эти полгода, с конца июня по декабрь 1812 г., "правила".

Немного припасов французам удалось получить на русских складах. Русская
армия, отступала так быстро из Вильны, что не успевала забирать по пути и
по сторонам от своего движения накопленные там припасы. Например, в Вилейке
в руки генерала Кольбера попало 2 тысячи квинталов муки, от 30 до 40 тысяч
рационов сухарей и много овса. Наполеон был в восхищении от этой находки,
которая пришлась как нельзя более кстати: лошади во французской кавалерии
падали тысячами от отсутствия овса, а сухари и мука тоже далеко не во всех
частях великой армии оказывались в изобилии[28].

Этот случай был не единичен.

В Старом Лепеле французы нашли 750 мешков муки и 327 тонн сухарей[29]. В
Орше Наполеон нашел огромные склады.

Но не всегда от этих находок было много толку: армия быстро двигалась к
Витебску, а перевозочных средств не хватало. Только что Наполеон радовался,
что в Орше нашлось огромное количество муки, а уже 21 июля император
раздражается и пишет генералу Груши запрос, почему он не присылает эту муку
в Глубокое, где сосредоточивается центр великой армии. "Мы в величайшей
нужде"[30].

Дисциплина в великой армии совсем не походила на обычную дисциплину
наполеоновских войск, так восхищавшую военных людей разных наций.

Один из ограбленных, виленский помещик Эйсмонт, вздумал как-то заикнуться о
том, как, "по словам библии", бесчисленное войско фараона погибло в пучине
Красного моря. Но это сравнение успеха не имело: "Когда я сие мое замечание
сообщил некоторым последователям Наполеона, то едва не сделался жертвой
моей откровенности, ибо один из сумасбродных вынул полуаршинный кинжал и
бросился ко мне, закричав: "Умри, не верующий в могущество земного бога и
его непостижимый порядок..." И вот от сих пор научился я молчать" [31].

Грабили, по единодушным отзывам литовцев и потом русских, больше всего
баварцы, пруссаки, рейнские немцы, хорваты (из итальянского корпуса
вице-короля Евгения). Императорская гвардия почти совсем не грабила. Но это
не удивительно: она получала несравненно больше продовольствия, чем
остальная армия.

Самая армия была не та, что прежде. В ней не было прежних волонтеров, она
была даже не чисто французская, а какая-то громадная всеевропейская.
Дисциплина, как сказано, не походила на ту, которая всегда царила в
наполеоновских войсках. И это замечали более опытные французские офицеры
постарше с первых же дней похода, они предвидели много бед и не переставали
с тревогой повторять, что армия грабит, мародерствует, отстающих,
дезертирующих - масса и что дело может от этого страшно пострадать.

"Но уже сказано было, что в этой кампании ничего не будет делаться так, как
делалось в прежних кампаниях" [32], - это характерное замечание мы находим
в рукописи одного пленного французского генерала, начальника штаба 3-й
кирасирской дивизии.

Никогда еще Наполеону не приходилось в самые первые дни войны выслушивать
столько докладов о дезертирах, об отстающих, о солдатах, покидающих ночью
полк, чтобы

образовывать грабительские мародерские шайки. Дело дошло до того, что
император приказал своему начальнику штаба Бертье передать маршалу Нею
повеление: "Разослать отряды кавалерии под начальством офицеров главного
штаба, чтобы изловить отставших, многие из них совершают преступления и
кончают тем, что попадают в руки казаков" [33]. И этот приказ пришлось
отдать 4 июля, т. е. ровно через десять дней после открытия кампании.
Грабеж, конечно, не прекратился, а продолжался под видом "питания от
квартирохозяев".