когда уже и войны 1813 - 1815 гг. давно отошли в область прошлого. Первым
вспомнил о скифах сам Наполеон в 1812 г., как увидим дальше.

В дальнейшем мы ознакомимся в главных чертах с тем, как документы рисуют
нам настроения крестьян, дворян, купечества в разгаре и в конце нашествия.
Очень скудна и случайна эта документация, но несравненно еще скуднее та,
которая относится к первым неделям и месяцам войны.

Тем не менее можно считать твердо установленным следующее. Дворянство в
массе своей с первого дня вторжения Наполеона питало лютый страх, что
завоеватель, постепенно продвигаясь в глубь страны, будет освобождать
крестьян от крепостного права и подымать их на помещиков. Это был
стародавний страх, который давал себя чувствовать уже в 1806 - 1807 гг.
Ростопчин докладывал царю об этих опасениях дворянства еще в воину 1806 -
1807 гг. и уверял, что народ в России толкует о Бонапарте как об
освободителе от крепостничества. Конечно, в 1812 г., когда впервые Наполеон
вел против царя войну на русской территории, эти опасения должны были в
огромной степени обостриться. Дальше в своем месте будет сказано, как
французские власти сразу же стали высылать, по просьбе польских помещиков,
карательные команды в "бунтующие" деревни для усмирения крестьян.

Но всего этого ни в Петербурге, ни в Москве и нигде вообще в коренной
России не знали. Занятая Литва и часть Белоруссии были отрезаны, все, что
там творилось, стало известно лишь впоследствии.

А пока, в эти грозные месяцы, когда Наполеон, казалось, неудержимо и
успешно стремится к своей цели и идет на Москву, сметая на своем пути все
препятствия, и в высшем столичном дворянстве в Петербурге и в Москве и в
огромной толще среднего, поместного дворянства страх перед возможным
декретом об освобождении крестьян, который издаст Наполеон, неотступно
стоял перед душевладельцами, и каждая новая весть об отступлении русской
армии приводила их в отчаяние. Для дворянского, наиболее тогда активного и
политически влиятельного класса, бесспорно, для большинства этого класса
ненавистный Барклай, ответственный виновник бесконечных отступлений, был
изменником или в лучшем случае позорным трусом еще с первых дней войны.

Вот почему упорный, безнадежный раздор между Барклаем де Толли, с одной
стороны, и Петром Ивановичем Багратионом, с другой, - был не просто ссорой
двух генералов, расхождением во мнениях двух стратегов. За этой борьбой со
страстным вниманием следили все, кто стоял близко к штабам, а когда об этой
борьбе узнал московский генерал-губернатор Ростопчин, то через его
посредство и широкие дворянские круги приняли в ней страстное участие.
Князь Багратион был тогда в расцвете своих сил и на вершине своей военной
репутации. О нем заговорили впервые уже давно, в годы суворовских войн, и
знали, что Багратион и Кутузов были любимцами Суворова, его учениками и
помощниками, и что из них двоих именно Багратион воспринял полнее всего
суворовскую тактику. О Багратионе ходили бесчисленные рассказы и легенды. У
него была необыкновенная способность сохранять полнейшее спокойствие в
самых, казалось бы, отчаянных обстоятельствах и брать на себя, такие
выступления, когда на один шанс сохранения жизни приходилось 99 потери ее.
Это очень хорошо знали и солдаты, которые обожали Багратиона, как они не
обожали никого, кроме Кутузова, после смерти Суворова, и начальство,
которое этими свойствами Багратиона пользовалось неоднократно. Кутузов,
когда ему нужно было в ноябре 1805 г., при отступлении к Ольмюцу, спасти
русскую армию от капитуляции, выдвинул против всех полчищ Наполеона
ничтожный отряд с Багратионом во главе, обрекая этот отряд на истребление,
лишь бы выгадать нужное время. И Багратион блистательно исполнил поручение,
сам только каким-то случаем спасшись от смерти. Таких событий в карьере
Багратиона было сколько угодно. Он и от других требовал героизма. Служить
при нем, в его штабе, считалось опасной, но высокой честью, и туда
стремились попасть, хотя все знали, что багратионовские адъютанты на свете
долго не заживаются.

К числу свойств этого человека, и таких, с которыми он никогда не умел
справляться, относилась его гневливость. Не то, чтобы Багратион был
вспыльчивым в обычном смысле слова, напротив, он поражал всех своим
величавым спокойствием, несловоохотливостью, восточной сдержанностью и
сановитостью в обхождении. Но когда он находил предмет, казавшийся ему
достойным его гнева и борьбы, то он не знал меры в своем раздражении, не
сдерживал - и не хотел сдерживать - силы своих ударов и не всегда
соразмерял в гневе свои удары с действительными требованиями борьбы.

Вот что говорит в своем большом специальном военно-историческом
исследовании всех действий Багратиона от начала войны 1812 г. до Смоленска
профессор Академии генерального штаба Иностранцев: "Среди сотрудников
Суворова князь Багратион занимал первое место, и потому, конечно, действия
его армии... должны были служить особенно характерным выражением искусства
и системы его великого учителя... Характерной чертой князя. Багратиона как
полководца является глубокое понимание превосходства духа над материей,
унаследованное им от его великого учителя".

Неустанная заботливость о солдате, идущая параллельно с предъявлением ему
требовании величайшего напряжения сил, уменье привлекать к себе сердца
людей и владеть ими, высокое гражданское мужество, выражавшееся
неоднократно в принятии решений, расходившихся с указаниями свыше, быстрота
и твердость в выполнении, искусная организация форсированных маршей - вот
главные характерные черты Багратиона, по мнению Иностранцева, этого
наиболее глубокого (и наиболее овладевшего архивным материалом)
специалиста, анализировавшего подробнейшим образом, не только день за днем,
но час за часом, все военные действия и распоряжения Багратиона от Немана
до Смоленска.

Никого не удивило бы, если бы, например, Александр в начале войны 1812 г.
назначил его главнокомандующим. Но Александр этого не сделал. С другой
стороны, царь боялся обидеть Багратиона назначением Барклая де Толли. С
характерной для Александра половинчатостью и нерешительностью он назначил
обоих: Барклая - командующим 1-й армией, Багратиона - командующим 2-й,
причем каждый из них оказался независимым в своих действиях от другого. Это
лукавое решение, очень запутывавшее все дела, дополнялось еще одной
существенной чертой: 1-я армия (Барклая) была в два с лишним раза больше