Еще перед выходом из Дриссы находившийся при царе государственный секретарь
Шишков оказал русской армии эту очень важную услугу. Шишков видел, что
пребывание Александра в армии просто гибельно для России. Но как убрать
царя, человека очень обидчивого и злопамятного? А ведь тут даже и не нужно
было быть очень обидчивым, чтобы обидеться... "Зная образ мыслей его, что
присутствие свое в войсках он почитает необходимо нужным и не быть при них
вменяет себе в бесславие, мог ли я на мои слова и представления столько
понадеяться, что они преодолеют в кем собственное его предубеждение и силу
славолюбия?" Шишков со многими заговаривал об этом щекотливом деле, и все с
ним соглашались, но никто не решался предложить царю покинуть армию.
"Некоторые даже утверждали, что если кто сделает ему такое предложение, то
он сочтет его преступником и предателем". В полное отчаяние привели Шишкова
слова в проекте приказа царя по армии: "Я всегда буду с вами и никогда от
вас не отлучусь". Шишков тогда решился. Он прямо посоветовал царю исключить
эти слова, а затем ему удалось привлечь к исполнению своего намерения
Балашова и Аракчеева.

Убеждая Александра всевозможными доводами в необходимости уехать из армии,
Аракчеев, Балашов и Шишков в том коллективном письме, которое они решились
подать императору, не могли, разумеется, привести самого существенного
аргумента, т. е. что Александр страшно мешает своим присутствием,
вмешиваясь в военные дела, смущая и раздражая генералов, разъезжая со
свитой болтунов, нашептывателей и тунеядцев вокруг Дриссы. Авторы письма
так боялись грозного нашествия, что уже махнули рукой на не совсем
придворный свой образ действий: просить царя убраться подальше и не
путаться под ногами Барклая и Багратиона в этот страшный миг русской
истории. Но все-таки облечь эту невежливость необходимо было в
сколько-нибудь приемлемую форму. Потрудились они втроем немало: черновик их
письма занимает четыре страницы большого формата, мелко исписанные [12].
Курьезен один из приводимых ими резонов: "Примеры государей,
предводительствовавших войсками своими, не могут служить образцами для
царствующего ныне государя императора, ибо на то были побудительные
причины. Петр Великий, Фридрих Второй и нынешний наш неприятель Наполеон
должны были делать то: первый - потому, что заводил регулярные войска;
второй - потому, что все его королевство было, так сказать, обращено в
воинские силы; третий - потому, что не рождением, но случаем и счастием
взошел на престол. Все сии причины не существуют для Александра Первого".

Царь мог бы принять за насмешку это сопоставление его особы с Петром,
Фридрихом и Наполеоном, если бы не знал, что все три автора далеки от
иронии. Но при своем бесспорном уме и тонкости царь сообразил, что если уж
эти трое тоже рекомендуют ему помочь армии своим отсутствием, то упираться
было бы нелепо.

"Если государю императору угодно будет ныне же, не ожидая решительной
битвы, препоручить войска в полное распоряжение главнокомандующего и самому
отбыть от оных..." - робко настаивали три сановника.

Умная сестра Александра Екатерина Павловна со своей стороны понимала, что
ни малейшей пользы от присутствия царя в армии нет, а вред может быть очень
большой. Александр даже жаловался, что сестра гонит его из армии: "Если я
хотела выгнать вас из армии, как вы говорите, то вот почему: конечно, я
считаю вас таким же способным, как ваши генералы, но вам нужно играть роль
не только полководца, но и правителя. Если кто-нибудь из них дурно будет
делать свое дело, его ждут наказание и порицание, а если вы сделаете
ошибку, все обрушится на вас, будет уничтожена вера в того, кто, являясь
единственным распорядителем судеб империи, должен быть опорой..."[13] и т.
д. Словом, хорошо бы царю упражнять свои способности где-нибудь не в армии,
а в любом другом месте.

И Александр покинул армию.

Когда гофмаршал граф Толстой (дело было в Полоцке, уже при отступлении из
Дриссы) отвел в сторону Шишкова и шепнул ему на ухо: "Знаешь ли, что к ночи
велено приготовить коляски, ехать в Москву?", то Шишков, по собственному
своему признанию, "едва мог словам его поверить, радость моя была
неописанна, теплейшая молитва пролилась из уст моих к подателю всех благ,
творцу небесному".

Возблагодарив горячо творца неба и земли за то, что наконец царь согласился
убраться из армии, Шишков сел составлять манифест к русскому народу. Царь
ехал в Москву и поручил ему это дело. Шишков и другие были так счастливы,
как если бы пришло известие о победе. Они, по-видимому, считали отсутствие
царя первым условием для успешной обороны против вторгшегося неприятеля
[14], и в манифесте, составленном для царя, Шишков предусмотрительно
обещал, что "мы" будем вообще в разных концах государства. Уточнения были
бы опасны, очевидно, потому, что царь в других местах был, по внутреннему
убеждению Шишкова, не столько полезен, сколько вреден. Верноподданнейший
автор трактата "О старом и новом слоге" очень ловко в этом смысле прикрыл
свои истинные опасения величавыми, старинными речениями своего проекта
манифеста.



                                     3



Барклай остался единоличным распорядителем судеб 1-й армии. Он приказал
отступать на Витебск. Начальником его штаба был назначен А. П. Ермолов,
генерал-квартирмейстером - полковник Толь.

Много было споров вокруг вопроса о "плане Барклая". Есть (очень, правда,
немногие) показания, говорящие как будто о том, что Барклай де Толли с
самого начала войны - и даже задолго до войны - полагал наиболее правильной
тактикой в борьбе с Наполеоном и использовать огромные малолюдные, трудно
проходимые пространства России, заманить его армиию как можно дальше и
здесь спокойно ждать ее неизбежной гибели.

Гораздо больше есть положительных свидетельств, в том числе исходящих от