доходит лишь шум, производимый рекрутами. Мы живем против рекрутского
присутствия, каждое утро нас будят тысячи крестьян: они плачут, пока им не
забреют лба, а сделавшись рекрутами, начинают петь и плясать, говоря, что
не о чем горевать, что такова воля божья. Чем ближе я знакомлюсь с нашим
народом, тем более убеждаюсь, что не существует лучшего..." - так писала 30
сентября 1812 г. М. И. Волкова своей подруге В. И. Ланской. Тамбову и
Тамбовской губернии в это время не угрожало никакой опасности, но
раздражение и чувство обиды за разоряемую и унижаемую Россию были налицо и
проявлялись в этих самых людях, которые жили в нужде и крепостной неволе.
Современники и очевидцы не могут иной раз этому достаточно надивиться, но
самый факт удостоверяют категорическим образом. Мы знаем, как вели себя под
Смоленском, при Бородине, под Малоярославцем те рекруты, которые "пели и
плясали" от радости, когда их брали в солдаты. Они-то и заставили Наполеона
поставить русских по личному мужеству в боях выше всех народов, с которыми
ему пришлось сражаться. А с каким народом ему не приходилось сражаться?

Таковы были наиболее характерные настроения 1812 г. Но при существовании
крепостного строя, разумеется, не могли местами не обнаружиться и другие
течения.

Конечно, Наполеон явно фантазировал и преувеличивал, когда говорил о
"многочисленных деревнях", просивших его освободить их, но, несомненно, не
могло не быть единичных попыток такого обращения к нему, пока еще не все
крестьяне удостоверились, что Наполеон и не думает об уничтожении
помещичьей власти и что пришел он как завоеватель и грабитель, а вовсе не
как освободитель крестьян.

Были там и сям проявления крестьянского движения против помещиков, и я
приведу несколько данных об этом, потому что без этого картина 1812 г. была
бы неверна и неполна.

Но читатель должен твердо помнить о следующем. Во-первых, не протесты
крестьян против помещиков, без чего не обходился буквально ни один год за
все время существования крепостного права, а именно относительная редкость
этого явления характерны для годины наполеоновского нашествия. Во-вторых,
даже при волнениях или восстаниях крестьян, и именно в двух наиболее
серьезных случаях (в Тверской губернии и в пензенском ополченском лагере),
налицо оказывалось единодушное патриотическое, антифранцузское настроение.
Это настолько характерно, настолько знаменательно для описываемого времени,
что я приведу эти факты с некоторыми уточнениями. В-третьих, наконец, - и
это самое главное, - все эти волнения крестьян в 1812 г. были буквально
каплей в море сравнительно с гигантским подъемом чувства гнева к иноземному
хищнику, разорителю и оскорбителю России, которое так непреодолимо охватило
многомиллионную народную массу и сделалось могучим двигателем победы над
страшным врагом.

Крестьяне Московской губернии "говорили дерзости проезжающим и могли бы
зайти далее, если бы за ними не было бдительного надзора", - пишет М. И.
Волкова своей подруге Ланской, рассказывая о днях, предшествовавших гибели
Москвы. Волкова даже жалеет, что все так ругают Ростопчина, в ее глазах он
имеет большую заслугу: "он охранил чернь, которая везде легкомысленна",
"охранил" эту "чернь" от "вероломных намерений" Наполеона. Чем же он достиг
этого? А вот именно тем, что до последней минуты уверял, будто Москва не
будет сдана. Народ не успел взбунтоваться, потому что о сдаче Москвы узнали
одновременно со вступлением французского авангарда через Дорогомиловскую
заставу. За эту ложь во спасение многие дворяне вроде Волковой прощали
Ростопчину все его грехи.

Все это не вылилось в сколько-нибудь сильное, организованное движение. Уже
после Смоленска, а особенно к моменту занятия Наполеоном Москвы, когда
окончательно стало ясно, что завоеватель и не думает об освобождении
крестьян, даже и эти отдельные проявления крестьянского движения почти
прекратились. Нужно сказать, что и по размерам и по характеру крестьянское
движение в Литве и Белоруссии, вызванное обманчивыми надеждами на
Наполеона, было гораздо более бурным, чем в губерниях коренной России. Как
сказано, оно было там задавлено свирепыми усмирениями со стороны самого
Наполеона.

Весной 1812 г. в Вологодской губернии началось длительное дело крестьян,
проданных помещицей Щербининой надворному советнику Яковлеву. Крестьяне
отказались повиноваться Яковлеву, во-первых, ссылаясь на незаконность этой
сделки и приводя в доказательство, что будто они должны были остаться в
роду графов Воронцовых (Щербинина была урожденная Дашкова и племянница С.
Р. Воронцова), а сверх того крестьяне указывали на то, что Яковлев гонит
крестьян на свои вятские и пермские заводы. Дело тянулось весь 1812 и часть
1813 г.; правительство не решалось пустить в ход оружие, пока Наполеон был
в России. Только в июне 1813 г. был послан в "бунтующую вотчину" Башкирский
полк, который стрелял в крестьян и убил 24 человека, переранил гораздо
больше и восстановил "порядок". Часть крестьян укрылась в вологодских лесах
и лишь постепенно вернулась домой. Несколько зачинщиков (или, как
выражаются документы, начинщиков) было отдано под суд и приговорено к 200
ударам кнута. К сожалению, из бумаг не видно, ни сколько именно человек
было осуждено, ни сколько из осужденных выжило после наказания. Известно,
что даже и 100 ударов было более чем достаточно для умерщвления
наказуемого. Стрельба и усмирение произошли лишь в нюне 1813 г.[2] То же
неповиновение и по тем же причинам оказали Яковлеву крестьяне Череповецкого
уезда Новгородской губернии.

Только из нескольких неясных слов в кратком протоколе заседания комитета
министров мы узнаем о "неповиновении" заводских (приписанных к заводам)
крестьян Пермской губернии; что это "неповиновение" охватило 20 тысяч
человек; что посылалась воинская команда и т. д.[3] Зачинщики взяты были
под стражу. Что с ними дальше было, неизвестно. В июне 1812 г.
"неповиновение" "совершенно прекратилось".

К сожалению, эти известия именно осенью 1812 г. были особенно скупы. Вот
образчик: "В Бельском уезде крестьяне восстали непослушанием против своего
помещика Лыкошина, его убили, начальник отряда Дебич, по исследовании,
двоих велел расстрелять, деревню сожгли, и тем восстановлено послушание"
[4].