для использования тем, кто их произвел, для его (или ее)  семьи,  и  создала
цивилизацию, в которой почти никто, в том числе и фермер, не является больше
самодостаточным. Каждый человек стал почти полностью зависеть от товаров или
услуг, производимых кем-то другим.
   Коротко  говоря,   индустриализм   разрушил   единство   производства   и
потребления и отделил  производителя  от  потребителя(6).  Единое  хозяйство
Первой волны было преобразовано в расщепленную экономику Второй волны.



   Значение рынка

   Последствия этого раскола обнаружились  очень  быстро.  Но  и  теперь  мы
понимаем  их  очень  плохо.   Во-первых,   рыночная   площадь   -   когда-то
малозаметное, периферическое явление - сместилась в самый  центр  жизненного
водоворота.   Хозяйство   стало   "рыночным".   И   это   произошло   и    в
капиталистической, и в социалистической индустриальной экономике.
   Западные  экономисты  предпочитают   думать   о   рынке   как   о   чисто
капиталистическом феномене жизни и часто используют этот термин как  синоним
"экономики свободного предпринимательства". Однако из истории мы знаем,  что
обмен и рыночная площадь возникли раньше и независимо от прибыли. Ибо рынок,
в собственном смысле слова,  это  не  более,  чем  система  обмена,  как  бы
коммутатор,  благодаря  которому  товары  или  услуги,  подобно  сообщениям,
направляются к местам своего назначения. Рынок не является капиталистическим
по своей природе. Такой коммутатор  играет  столь  же  существенную  роль  в
социалистическом  индустриальном  обществе,  сколь   и   в   индустриализме,
ориентированном на получение прибыли.   Коротко говоря, как только возникла Вторая  волна  и  целью  производства
стало не использование продукции, а ее обмен, тогда же должен был  появиться
механизм, посредством которого  мог  бы  осуществляться  обмен.  Должен  был
возникнуть рынок. Но рынок не был пассивным. Историк-экономист  Карл  Полани
показал, как рынок, который  в  ранних  обществах  играл  роль,  подчиненную
социальным, религиозным или  культурным  целям,  сам  стал  определять  цели
индустриальных обществ. Большинство людей были буквально всосаны в  денежную
систему.  Коммерческие  ценности   стали   главными,   экономический   рост,
опре---------------------------------------существовать независимо от того, на чем основана торговля, - на деньгах  или
товарообмене. Он должен существовать независимо от того, извлекается из него
прибыль или нет, зависят  ли  цены  от  спроса  и  предложения  или  же  они
определены государством, плановая система  или  нет,  средства  производства
частные или общественные.  Он  должен  существовать  даже  в  гипотетической
экономике   индустриальных   фирм,   в   которых   рабочие   сами   являются
предпринимателями  и  устанавливают  свою  зарплату  на  достаточно  высоком
уровне, чтобы исключить категорию прибыли.
   Этот весьма существенный факт остался незамеченным, и рынок обычно  столь
жестко связывали лишь с одним из его многочисленных вариантов, имея  в  виду
модель,   основанную   на   прибыли   и   частной   собственности,   что   в
общеупотребительном экономическом словаре нет даже  слова,  выражающего  эту
множественность рыночных форм.
   Во всей этой книге понятие  "рынок"  применяется  в  его  полном  родовом
смысле, а  не  в  общепринятом  узкоограничительном  Однако,  независимо  от
семантики, остается один и тот же основной момент: как только  производитель
и потребитель разошлись  друг  с  другом,  необходим  механизм,  выступающий
посредником между ними. Таким механизмом, какова бы ни  была  его  форма,  и
является то, что я называю  рынком.  (Прим.  автора.  )  делаемый  размерами
рынка,   стал   первоочередной   целью   всех   правительств,    будь    они
капиталистическими или социалистическими.
   Рынок оказался склонным к экспансии, самоусиливающимся  учреждением.  Как
начальное разделение труда стимулировало в первую очередь развитие торговли,
так теперь само существование рынка, или коммутатора, стимулирует дальнейшее
разделение  труда  и  приводит  к  резкому  росту  его   производительности.
Самоусиливающийся процесс был приведен в движение.
   Эта взрывоподобная экспансия рынка внесла свой вклад в самый быстрый рост
жизненного уровня, который когда-либо переживал мир.
   Однако обнаружилось, что правительства Второй волны все в большей степени
страдают в своей политике от конфликта нового  вида,  порожденного  расколом
между производством и потреблением. То особое  значение,  которое  марксисты
придавали классовой борьбе, постоянно затемняло более мощный, более глубокий
конфликт, возникший между требованиями производителей (как  рабочих,  так  и
предпринимателей) более высокой заработной платы, прибыли и пенсий, с  одной
стороны, и противоположных требований потребителей (включая сюда  и  тех  же
производителей), стремящихся к низким ценам. Качели  экономической  политики
работали на этой точке опоры.
   Рост движения потребителей в Соединенных  Штатах,  нынешние  восстания  в
Польше  против  утвержденного  правительством  повышения   цен,   бесконечно
бушующие дебаты о ценах и политике в  отношении  доходов  в  Великобритании,
страшная идеологическая борьба в Советском  Союзе  по  вопросу  о  том,  что
должно быть более приоритетным -  тяжелая  промышленность  или  производство
товаров народного потребления, - все это разные стороны глубокого конфликта,
порожденного  расщеплением  между  производством  и  потреблением  в   любом
обществе, капиталистическом или социалистическом. Не только политика,  но  и
культура тоже сформирована этим расщеплением, ибо она создала самую  жадную,
думающую только о деньгах, коммерциализованную  и  расчетливую  цивилизацию,
какой не знала история. Необязательно быть марксистом, чтобы согласиться  со
знаменитым обличением  "Коммунистического  манифеста":  новое  общество  "не
оставило  между  людьми  никакой  другой  связи,  кроме   голого   интереса,
бессердечного чистогана". Личные отношения, семейные связи, любовь,  дружба,
связь  с  соседями  и  земляками,  -  все  пропиталось  духом  коммерческого
своекорыстия.
   Маркс  был  совершенно  прав,  выявляя  эту  дегуманизацию  межличностных
связей; однако он был не прав, приписывая этот процесс капитализму. Конечно,
он писал в то время, когда единственное индустриальное  общество,  доступное
его наблюдению, было капиталистическим по форме. В наши дни, после более чем
50-летнего опыта индустриальных обществ, базирующихся на социализме, или, по
меньшей мере, на государственном социализме, мы знаем,  что  неуемная  жажда
наживы, коммерческая коррупция и  сведение  человеческих  взаимоотношений  к
сугубо   экономическим   категориям   не   являются   монополией    системы,
ориентированной на прибыль.
   Всепоглощающая забота о деньгах, товарах и вещах присуща  не  капитализму
или социализму,  а  индустриализму.  Это  отражение  той  центральной  роли,