не знал о  загадочных  Гасановых  людях  ничего,  кроме  того,  что  они
бездельничают, слоняются по Топкапы да еще всех дразнят: дразнят  зверей
в клетках, дразнят белых евнухов у  гаремных  ворот,  дразнят  дворцовых
писцов - языджи, дразнят смотрителей оружеен и султанских кладовых.
   Гасан знал, что Ибрагим, как  только  прибыл  в  Стамбул,  призвал  в
столицу   боснийского   санджакбега    Хусрева,    чтобы    расследовать
обстоятельства  исчезновения  французского   посла   с   рубином   Луизы
Савойской. Султану об этом еще не доложили, и Сулейман не  знал  ни  про
посла, ни про самоцвет. Переселившись в отстроенный Коджа Синаном дворец
на  Ат-Мейдане,  великий  визирь  сделал   своих   голоштанных   братьев
управителями двора, мать перевел в ислам, отцу  дал  санджак  с  годовым
доходом в несколько тысяч дукатов, но старый рыбак не поехал  править  в
своем санджаке, остался в Стамбуле, слонялся по грязным тайным  корчмам,
пьяным спал на улицах, позоря своего высокопоставленного сына.  Об  этом
султану тоже никто не докладывал,  да  и  зачем?  Валиде  каждую  неделю
навещала зятя и дочь Хатиджу в  их  роскошном  дворце,  пожалуй,  охотно
перебралась бы к ним насовсем, но не  позволяло  достоинство,  да  и  не
хотела  терять  свое  законное  положение  повелительницы  гарема.  Знал
Гасан-ага и о том, что первые три ночи по  прибытии  из  Египта  Ибрагим
провел не с женой, а с султаном, для которого привез дорогие  кандийские
вина и приготовил множество новых мелодий  и  сам  играл  их  на  виоле.
Мелодии он собирал со всего света, для этого держал  высокооплачиваемого
учителя-перса, ежедневно совершенствовался в искусстве  игры  на  виоле,
зная, какую радость доставит  эта  игра  Сулейману.  Единственное,  чего
никто никогда не мог знать, - это о ночных разговорах султана  со  своим
любимцем. Дильсизы молчали. А кто еще мог проникнуть  в  святая  святых?
Были догадки, что султан большей частью молчит,  слушая,  как  вертлявый
грек наигрывает на виоле да читает ему старинные книги.  Когда  молчишь,
хорошо думается, а султан любил подумать, это всем было известно. О  чем
говорит Сулейман в своей ложнице с Роксоланой,  тоже  никто  не  мог  ни
знать, ни догадываться, но тут  уж  все  были  уверены,  что  султан  не
молчит, а говорит, ибо какая женщина даст помолчать мужчине,  да  еще  в
постели?
   Не  были  тайной  также  и  встречи  Ибрагима  с   Луиджи   Грити   и
Скендер-челебией.  Эта  троица  вершила  все  финансовые  дела  империи,
выискивала для султана средства  на  содержание  армии  и  стамбульского
двора, для которых мало было даже государственных  доходов.  "Выискивать
средства" вызывало недоверчивые усмешки даже у людей непосвященных.  Как
можно найти что-то там, где его нет и не может  быть?  Жить  становилось
все  хуже  и  хуже.  Росли  цены  на  золото  и  серебро.  На  одежду  и
продовольствие. Если прежде, согласно с древними османскими законами, из
ста дирхемов серебра чеканили четыреста акча денег, то  теперь  чеканили
уже шестьсот акча. Чрезвычайные государственные налоги возникали один за
другим. Готовясь к новой  войне,  султан  позволил  Ибрагиму  содрать  с
каждого жителя империи двойной налог. У кого не  было  денег,  продавали
сестер, жен, матерей. А государству все было  мало.  Расточительство  на
развлечения и украшения превзошло все пределы. Сукно, атлас, шелковые  и
хлопчатобумажные ткани, тюрбаны и покрывала отмерялись неполным аршином.
При дворе и повсюду в империи  вспыхнула  эпидемия  взяточничества,  без
взятки под видом бакшиша, то есть обычного подарка,  не  предоставлялась
ни единая должность, ни единое место, а придворные, напуганные слухами о
новых и новых поборах Ибрагимовой троицы,  все  усилия  свои  направляли
теперь на то, чтобы собрать хоть кое-какую деньгу, говоря, что на черный
день всегда понадобится белая копейка.
   Собственно, Гасан еще и до сих пор смотрел на великого визиря глазами
янычара, которому при Ибрагиме стали  платить  вдвое  меньше,  заставляя
охранять людей, начавших жить вдвое роскошнее, чем прежде. Досадить хоть
чем-то  чванливому  греку  -  кто  из  янычар  отказался  бы  от  такого
искушения? А Гасан знал, что он доставит греку неприятность немалую.
   Обдумал  свой  поход  к  великому  визирю  тщательно  и  скрупулезно.
Попросился на прием загодя. Взял с собой двух Гасанов и двух Ибрагимов -
Каллаша и Яйгу, то есть пьяницу и болтуна (великий визирь уже знал и про
Ибрагимов со смешными прозвищами и, наверное, ярился, лютовал в душе, но
что мог поделать, учинить против воли самой султанши?), чтобы не  самому
нести золотые шкатулки с драгоценностями, проследил, чтобы  его  янычары
оделись в подаренную Роксоланой новую роскошную одежду,  надеясь  еще  и
этим поразить грека, который  питал  пристрастие  к  роскоши  и  дорогим
нарядам, выдумывал новые одеяния не только для  себя,  но  и  для  своих
слуг, оруженосцев, пажей, вызывая зависть и нарекания при дворе.
   И в самом деле великий визирь был поражен невиданной пышностью одежды
Гасана и его людей. Он даже обежал вокруг Гасана, так же  обежал  вокруг
его людей, стреляя своими острыми глазами и поблескивая  острыми  зубами
из-под черных усов.  Гасан  почтительно,  как  и  подобало  перед  столь
высоким сановником, кланялся, кланялись и янычары, хотя это им и нелегко
давалось, потому  что  непривычны,  а  кроме  того,  мешало  негнущееся,
тканное золотом, как проволокой, платье.
   Наконец Ибрагим, словно бы только что заметив  в  руках  у  Гасановых
людей столь знакомые ему золотые, с самоцветами шкатулки, спросил:
   - Это что?
   - Велено возвратить, - сказал Гасан.
   - Ты, раб, как смеешь? - с угрозой подскочил к нему Ибрагим.
   - Оба мы рабы султана! - спокойно напомнил ему Гасан.
   - Уничтожу!
   - Это не так легко сделать.
   - Только султан может мне...
   - А султанша? - глумясь, спросил Гасан. - Или слово  султанши  Хасеки
для тебя ничего не значит? Она велела отнести тебе эти вещи и еще велела
передать, чтобы ты своих рабынь или наложниц, - не знаю уж, кто там  они
есть, - оставил при себе и не смел посылать ей. Это все.
   И он снова принялся кланяться все ниже и ниже, до самых ковров, а  за
ним и его янычары, - они  поставили  принесенное  и  норовили  побыстрее
выскользнуть из приемного покоя  визиря,  чтобы  оказаться  подальше  от
греха, ибо руки их хоть и отвыкли в последнее время  держать  саблю,  но
все же чесались и сжимались в кулаки в присутствии этого человека.
   Ибрагим смотрел вслед Гасану, ничего не видя от гнева, никак  не  мог
постичь, кто же нанес ему большее оскорбление - Роксолана, эта никчемная
рабыня, которую он купил на Бедестане и мог бы уничтожить когда-то одним
мановением  пальца,  или  этот  молодой  янычарский   ага,   завоевавший
благосклонность султана лишь потому, что в то время не  было  в  столице
его, Ибрагима, который расправился бы с подлым янычарским  отбросом  без