султану хабердара-вестника Баба-Джафера с радостным сообщением: крепость
Петроварадин взята. В ту же ночь прискакал гонец из  Стамбула  и  привез
долгожданное письмо от Роксоланы.  Сулейман  возрадовался  письму  и  от
избытка чувств подарил тысячу дукатов хабердару великого визиря. А через
день узнал, что  Ибрагим  соврал,  Петроварадин  не  сдавался.  Сулейман
прислал на подмогу  великому  визирю  тысячу  вернейших  янычар.  Ночью,
скрываясь за потоками дождя, янычары подвели под стены Петроварадина две
огромных пороховых мины, в образованные взрывом проломы бросились  самые
отчаянные  головорезы,  и  теперь  уже  Ибрагим  смог  на   самом   деле
похвалиться перед султаном первой своей победой и  на  пире  победителей
положил к ногам Сулеймана пятьсот голов защитников Петроварадина.
   Султан отходил душой. Услышал слова своей  Хасеки.  Начались  победы.
Первым заметил признаки  исчезновения  Сулеймановой  ярости  Ибрагим  и,
улучив момент, пожаловался своему покровителю на султаншу,  которая  так
пренебрегла его подарками и искренней преданностью, что он и  поныне  не
может оправиться от нанесенного удара.
   - Я подумаю над этим, - пообещал ему Сулейман, и в первом же  письме,
посланном в ответ  на  послание  Роксоланы,  высказал  ей  упрек  за  ее
отношение к великому визирю. А чтобы придать своим  словам  еще  большее
значение, посылая подарки султанше, вспомнил и о своей одалиске Гульфем:
передал ей флакон с итальянскими духами и шестьдесят золотых флоринов.
   Снова велел поставить себе зеленое укрытие  от  дождя,  целыми  днями
сидел на берегу Дуная, наблюдал, как переправляются на Сремскую  равнину
его неисчислимые  войска.  Чувствовал  себя  всемогущественным  творцом,
породившим эту силу, которая могла бы сама  себя  сожрать,  если  бы  не
имела возможности уничтожать все вокруг. В  чаянии  добычи  для  себя  и
славы  для  своего  султана  перекатывалось  грязным  и  грозным   валом
исламское войско в междуречье Дуная и Дравы,  на  зеленые  луга  и  поля
Сремской равнины. Давно ли топтали эту равнину турецкие кони,  давно  ли
жгли и разоряли ее, а она вот лежит перед завоевателями, словно бы и  не
тронутая  его  мечом,  не  изуродованная  копытами  его   коней,   вновь
встрепенулась, живет, родит зелень, хлеб и плоды, и слава  снова  бродит
по этой равнине  -  только  протяни  руку  и  сорви  ее,  как  яблоко  с
низкорослого дерева,  ибо  славе  здесь  не  за  что  зацепиться,  негде
укрыться, нечем заслониться.
   На диване было решено идти вдоль  Дуная,  прямо  на  Буду  -  столицу
Венгрии. Чтобы перейти Драву, Сулейман велел построить мост. Ничего  так
не любил, как мосты через реки. Снова сидел у воды и созерцал, как дикая
стихия подчиняется стихии его войска, его собственной силе,  не  имеющей
ни границ, ни  удержу.  Тридцать  тысяч  человек  сооружали  мост  через
разбухшую от страшных дождей Драву. За пять дней мост был готов. С 21 по
23 августа все  войска  переправились  на  другую  сторону,  после  чего
Сулейман велел разрушить мост. Возвращения без победы не могло  быть.  А
дождь лил, точно наступил конец света. В  потоках  вод  терялись  пушки,
целые отряды войска блуждали в раскисших дунайских плавнях, люди  тонули
в ямах, гнили заживо, тысячами дохли верблюды, волы и кони, многие воины
убегали, но силы султанские были так  велики,  что  потери  почти  и  не
замечались, отставших долго не  ждали,  уставшим  не  давали  передышки,
отчаявшихся взбадривали обещанием близкой победы, трусов  и  бунтовщиков
жестоко и быстро карали. После каждой стычки  с  отдельными  венгерскими
отрядами внимательно приглядывались к своим воинам.  У  кого  были  раны
спереди, тому почет и щедрые  султанские  награды,  у  кого  сзади,  тех
сажали на кол: показывал зад врагу - покажи и аллаху.
   Молодой король венгров Лайош метался в бессилии и отчаянье. Рожденный
семимесячным, он на свет  пришел  преждевременно,  как  будто  торопился
изведать как можно больше несчастий в жизни. Десятилетним был  коронован
на царство без власти, которую раздергали между собой то  могущественные
магнаты, то епископы и священники. Точно на смех был он назван  Лайошем,
хотя не мог  быть  даже  тенью  знаменитого  венгерского  короля  Лайоша
Первого, при котором двести лет назад Венгерское королевство раскинулось
на огромных просторах от Балкан до Балтики и от Черного моря до Неаполя.
   Междоусобицы феодалов, разногласия между духовенством,  вмешательство
Габсбургов, которые еще при Максимилиане  стремились  прибрать  к  рукам
венгерскую  землю  и  женили  Лайоша  на  внучке   Максимилиана   Марии,
ничтожность двадцатилетнего короля, который, несмотря на свою врожденную
болезненность,  предавался  неудержимому  пьянству  и  разврату,  -  все
содействовало Сулейману, и если и было  что-то  помехой,  то  это  небо,
обрушившее на головы  султанского  войска  настоящий  потоп,  да  земля,
разверзшая  свои  недра  как  бы  в  намерении  поглотить  эту  чужую  и
враждебную силу, пришедшую на берега великих славянских рек.
   Отчаявшийся король, возрождая старый венгерский обычай, велел  возить
по всем селам и городам окровавленную саблю как знак войны  и  опасности
для отчизны. Удалось собрать лишь двадцать две тысячи войска, да и те не
имели опытных воевод, ибо хорватский бан Франкопан  только  обещал,  что
придет помогать королю, а семиградский  воевода  Янош  Заполья,  хоть  и
вызвался привести  двенадцать  тысяч  своего  войска,  вел  его  слишком
медленно, словно выжидал, чтобы султан разбил короля.
   Король вынужден был  назначить  главнокомандующим  архиепископа  Пала
Томори, только что вышедшего из францисканского монастыря,  чтобы  стать
архиепископом колотским. Папа римский Климент, который не смог выпросить
у Европы ни единого воина для помощи венгерскому королю, только  и  мог,
что послать  свое  благословение,  и  отчаявшийся  король  вынужден  был
довериться духовенству,  так  как  дворянство  покинуло  его,  а  может,
дворянство покинуло его потому, что он предался духовенству. А поскольку
власть духовенства почти всегда проявлялась  в  дерзости,  граничащей  с
наглостью, то и на этот раз получилось  так,  что  двадцать  две  тысячи
необученного, кое-как вооруженного венгерского войска должны были  стать
против ста тысяч султанских головорезов, шедших за добычей.
   Томори уговорил короля вывести свои силы против Сулеймана,  встретить
его на берегу Дуная, у местечка Мохач, и там с  божьей  помощью  разбить
неверных   во   славу   христианского   оружия.   И   король,   и    его
главнокомандующий были одинаковыми невеждами в военном деле, оба, хоть и
по   разным   причинам,   пренебрегли   мерами   обычной    человеческой
рассудительности, словно  бы  не  понимая,  что  в  случае  их  разгрома
уничтожено будет не только их несчастное войско, но и  вся  Венгрия,  на
которую с тревогой взирала Европа, считавшая Венгрию своею защитницей от
Османов, еще не зная своего истинного спасителя - России.
   28 августа Сулейман велел объявить в войсках, что завтра  будет  бой.
Дождь лил еще более страшный,  за  стеной  воды  виднелись  одни  только
колокольни  Мохача,  притулившегося  на  рукаве  Дуная,  кругом   грязь,