Гасана руками, будто отгоняя его прочь.
   - Почему же? Разве ваш король никогда не был мужчиной  и  не  было  у
него любовных приключений на охоте или на войне?
   - О, наш король, - пан Ян покрутил  свой  пышный  ус,  -  наш  король
разбил столько сердец!..
   - Он мог разбить какое-то сердце и в Рогатине.
   - А мог, мог...
   - Но нас  не  это  интересует.  Никто  не  возбраняет  королям  иметь
внебрачных детей, но никто не может помешать этим внебрачным детям иметь
свою  судьбу,  иногда  и  счастливую.  Нас   интересует   сам   Рогатин.
Подробнейшие сведения.
   - Где же я их раздобуду? - забормотал растерянно посол.
   - Далее, - жестко продолжал  Гасан,  -  узнать  о  людях  по  фамилии
Лисовские. Уцелел ли кто-нибудь из них. Если  исчезли  все,  то  куда  и
когда. Есть ли какие-нибудь следы. Далее...
   Он  стал  называть  фамилии,  махнув,  чтобы   посольские   советники
записывали.
   - Но откуда же, откуда я  могу  все  это  знать?  -  кричал  почти  в
отчаянии пан Ян.
   - Если не знаете, пошлите своих  людей  назад  в  королевство,  пусть
разузнают обо всем и привезут нам эти сведения.
   - Дорога лишь в один конец займет два месяца. Да два месяца  обратно.
Да месяц на всякие непредвиденные обстоятельства.  Мне  придется  сидеть
здесь полгода! Раны господни!..
   - Тут сидели и по три года, - успокоил его Гасан. -  И  не  с  такими
удобствами, как вы, бывало, что и в подземельях Эди-куле. Поэтому  лучше
подумайте, кого вы пошлете, что вам понадобится в дороге, завтра я снова
приду, чтобы уладить все дела.
   Посол смотрел на этого странного человека, который говорил  на  таком
хорошем славянском, но ведь что говорил! Невероятно! Послать своих людей
лишь затем, чтобы они посмотрели на тот окаянный Рогатин и разыскали там
каких-то Лисовских, Теребушков, Скарбских? А ему сидеть в  этом  ужасном
караван-сарае, кормить блох и ждать, пока его люди еще  дважды  повторят
ту страшную дорогу, которую  они  с  ним  только  что  перенесли?  Горы,
пропасти, разливы рек, клокочущие воды,  грязища,  водовороты,  разбитые
колеса, поломанные конские ноги, сдохшие волы, арбаджии с  разбойничьими
мордами, сонные михмандары-стяжатели и  их  слуги,  законченные  негодяи
чохадары, пограничные янычары - чорбаджии, которые  грабят  и  тех,  кто
въезжает в империю, и тех,  кто  выезжает  из  нее,  не  считаясь  ни  с
султанскими фирманами, ни  с  охранными  грамотами,  ни  с  королевскими
письмами; горная стража с барабанами, которая должна  охранять  путников
от грабителей, а на самом деле  обдирает  всех,  кому  выпало  несчастье
проезжать мимо нее.
   - Пан шутит! - все еще не веря, воскликнул посол, но Гасан уже сказал
все и не имел  намерения  продолжать  разговор,  поклонился  послу,  его
усатым советникам и, подметая  каменные  полы  снопом  перьев  на  своей
шапке, стал пятиться к двери. Посол что-то  шептал  вдогонку,  наверное,
проклиная окаянного этого янычара, а  может,  и  самого  султана  с  его
султаншей,  которой  вздумалось  родиться  именно  в  Рогатине,   а   не
где-нибудь в другом месте.
   К проклятиям Гасан был привычен, но думалось ему  сейчас  не  о  том.
Понял вдруг, что впервые с того времени, когда он маленьким был  скручен
сыромятным ремнем, брошен поперек татарского седла, вывезен  из  родного
края, впервые после того черного дня ему выпадет  случай  вернуться  под
родное небо, увидеть степь, реку, тополя. А в самом деле - почему бы  не
поехать ему с людьми посла в  Рогатин?  Ведь  все  равно  кто-то  же  из
султанских людей должен их сопровождать.
   С этим намерением, не весьма заботясь тем, что посол не дал  никакого
ответа относительно Рогатина, предстал Гасан перед Роксоланой и высказал
ей свое желание.
   - Нет, ты останешься здесь, - твердо сказала  Роксолана.  -  Конечно,
было бы лучше всего поехать тебе самому туда и разузнать обо всем. Но  я
не могу тебя сейчас отпустить.  Со  временем  будешь  ездить.  Может,  и
далеко. Надеюсь на это. Сегодня еще не время.  Я  должна  иметь  верного
человека там, где сама быть не могу.  Ты  нужен  мне  здесь.  О  поляках
позабочусь. Проследи, чтобы у них все было хорошо. И смени свою  одежду.
Не могу больше видеть эти янычарские лохмотья. Иди.
   Он понадобился султанше еще раньше,  чем  предполагалось.  Из  Египта
наконец прибыл в блеске и роскоши великий визирь Ибрагим, привез  золото
для державной казны, роскошные дары для султана, тысячи рабов и  рабынь,
привез подарки и для султанши Хасеки. К  тому  огромному  изумруду,  что
украшал подаренное  Роксолане  султаном  после  Родоса  платье,  Ибрагим
добавлял теперь изумрудные серьги, перстень  и  браслет.  Хотел  вручить
султанше сам, не  мог  никому  доверить  такую  ценность.  Роксолана  же
понимала: хочет говорить с ней без  свидетелей.  Держала  его  в  руках,
каждый миг могла выдать султану,  рассказав,  как  он  покупал  ее,  как
однажды велел привести в свою ложницу, как,  уже  отдавая  в  султанский
гарем, срывал с нее одежду, чтобы увидеть то, что ему  не  принадлежало.
Пока находился далеко от Стамбула, был спокоен, а теперь  ходил  как  по
лезвию бритвы, ожидая самого  ужасного  от  этой  непостижимой  женщины,
особенно же когда узнал от  верных  людей  обо  всем,  что  произошло  в
последнее время в столице. Она не пожелала видеть  Ибрагима.  Кизляр-ага
лишь почтительно поклонился в ответ на ее отказ и ничего не сказал,  ибо
не смел, но султан, которому, наверное, пожаловался сам великий  визирь,
при встрече с Роксоланой высказал недовольство  таким  ее  отношением  к
своему любимцу.
   - Он хотел бы сам поклониться тебе. Дары надо принимать.
   - Пусть передаст через кизляр-агу.
   - Но ведь ты могла бы и допустить к себе великого визиря. Ему приятно
собственноручно  передать  тебе  столь  ценный  подарок.  Он  хотел   бы
завоевать твою дружбу.
   - Дружбу подарками не завоевывают.
   - Ибрагим чтит тебя и хотел бы высказать это лично.
   - Вы забыли, что я  родила  вам  сына.  Женщина  после  родов  должна
очиститься.
   - Разве моя султанша не чистейшая  из  женщин?  Я  помню,  как  после
рождения Селима ты уже  через  неделю  захотела  посмотреть  на  свадьбу
Ибрагима и Хатиджи.
   - Уже забыла об этом.
   - Но великий визирь не забыл той высокой чести. Хочет высказать  свою