- Зачем женщине  государство?  Государство  -  это  только  слово,  а
женщине недостаточно слов. Она все хочет превратить в поступки, так  как
принадлежит к миру ощутимых вещей: носит воду и дрова, разжигает  огонь,
чтобы согревать жилище и  варить  еду,  -  это  для  нее  дом  и  семья.
Государство  для  нее  не  выдуманные   законы,   которые   никогда   не
применяются, не бесчисленное множество безымянных людей, а рожденные  ею
дети, воины, умирающие в битвах, не просто бесстрашные борцы, а тоже  ее
родные дети. Женщина создана, чтобы давать жизнь и оберегать ее,  а  это
так трудно в этом мире, где ее отстраняют от всего, отказывают ей даже в
обыкновенном человеческом разуме, не говоря уже о свободе. Но все  равно
она должна исполнить  свое  предназначение,  позаботиться  о  порядке  в
государстве, где царят насилие и хаос, извлечь выгоду от власти, которой
завладеет  муж,  сравниться  с  ним  в  разуме,   если   ей   воспрещено
превосходить мужа. Ваше величество, я хотела бы быть женщиной!
   - Но ты ведь женщина над женщинами! Ты султанша.
   - А что  султанша?  Ей  суждены  лишь  торжественность  или  любовные
страсти.
   Султан снисходительно погладил ее золотистые волосы.
   - Ты забыла о святости.
   - Святость? Для кого же? Для толп, которые никогда меня и не видели?
   - Для меня. Даже когда я в походах, когда я далеко от твоего  голоса,
все остается возле меня, твое сердце рядом  со  мною,  твой  разум  тоже
рядом со мною.
   - А я,  даже  чувствуя  вашу  руку  на  своей  груди,  не  забываю  о
расстоянии, которое нас всегда разъединяет.
   Султан встал с ложа, завернувшись в просторный шелковый халат, прошел
к фонтану посреди ложницы, присел над водой, понуро глядя впереди  себя.
Спросил, не скрывая раздражения:
   - Что надо сделать, чтобы уничтожить расстояние, гнетущее тебя?
   - Ваше величество, пожалейте мою тревогу.
   Он затаился  где-то  в  глубинах  ложницы,  откуда  не  доносился  ни
малейший шорох. Только вода журчала беспечно, с равнодушием вечности.
   - Мой султан, вы знаете, о ком я тревожусь!  Примите  этих  заблудших
детей свободы под покровительство своей истины.
   Сулейман прошелестел шелком, вздохнул гневливо:
   - Что общего у великой султанши с этими неверными?
   - В моих жилах течет такая же кровь, как у них.
   - Важна не кровь, а вера. Разве султаны смотрят, какая кровь течет  в
жилах их героев?
   - Но ведь, ваше величество, эти люди герои над  героями!  Рустем-паша
не смог одолеть их, даже имея в десять раз  больше  людей.  Он  взял  их
коварством, и они поверили его славянской речи. Мой народ доверчив.
   Султан  упрямо  держался  на  расстоянии,  так,  будто  надеялся   на
поддержку темноты. Пока не видел Роксоланы рядом, мог сопротивляться ей.
   - Они понесут заслуженную  кару.  Это  разбойники  и  поджигатели.  Я
набросил бы петлю даже на шею собственного сына, если бы он  начал  жечь
Стамбул.
   - Фатих начинал с этого, мой  повелитель.  Он  превратил  Царьград  в
пепел, чтобы возродить его еще более прекрасным.
   Султан даже встал от возмущения.
   - Сравнить великого Фатиха с безымянными  разбойниками!..  Фатих  был
воин!
   - Они тоже воины, а не  разбойники,  ваше  величество!  Пожар  длился
целый месяц до их появления в Ускюдаре.
   - Они подожгли Ускюдар!
   - Но ваше величество, они хотели просто посветить себе.
   - Посветить для грабежа?
   - Они слишком благородны, чтобы употреблять такое грубое  слово.  Они
говорят: "Доскочить".
   Султан уже был возле нее. Эта женщина  ошеломляла  его,  как  вспышка
молнии. Единственное спасение - бежать от нее.
   - А что такое - доскочить?
   Она засмеялась тихо, скрывая насмешку.
   - Это означает: приблизиться к чему-то так, что оно становится твоим.
   Он протянул руку. Рука была тяжелая и жадная. Еще и не  зная,  какими
будут слова Хасеки, с какими просьбами она обратится, он  готов  был  на
все ответить: "Да! Да! Да!" Лишь бы только иметь под рукой это  пугливое
тело. Может, полюбил ее когда-то именно за то, что ничего не просила, не
требовала, не капризничала. А потом не  заметил  даже,  как  становилась
похожей на других женщин, которые надоедают своими домогательствами, ибо
все равно не могла уподобиться никому на этом свете, была  единственная,
единственная, единственная!
   - Никто не избежит своей участи на  этом  свете,  -  еще  пробормотал
Сулейман, словно бы пытаясь оправдать свою неуступчивость.
   Но Роксолана уже знала, что султан готов сказать: "Я подумаю",  нужно
только дать ему время для отступления, чтобы выйти с честью.  Она  долго
ластилась к суровому властелину, умело  чередовала  чары  своей  души  и
своего легкого и послушного тела и только потом прошептала ему в твердое
ухо так, будто опасалась, чтобы кто-нибудь не подслушал:
   - Мой повелитель, повезите меня в  Эди-куле,  чтобы  я  увидела  этих
загадочных рыцарей.
   Он сопротивлялся, пытался отстраниться от нее, отодвинуться  хотя  бы
чуть-чуть, но она не отпускала, руки, хотя и тоненькие,  были  сильными,
обнимали Сулеймана с такой силой, что он сдался и приник к Роксолане еще
крепче.
   - Меня и наших детей Баязида и Михримах, ваше величество.
   Султан все же сделал последнюю попытку сопротивления:
   - Михримах? А ей зачем это зрелище?
   - Она уже слышала о казаках. Даже посылает их ватажку  Байде  еду.  У
нее доброе сердце.
   - Негоже для дочери султана.
   - В таком возрасте я подарила  вам  сына  Мехмеда,  мой  падишах.  Но
Мехмед в Эдирне, Селим  в  Кютахье,  Джихангир  слишком  мал  для  таких
зрелищ. Потому и прошу вас, чтобы с нами поехали Баязид и Михримах.
   Что может дать любовь, кроме хлопот?
   - Я подумаю, - сказал султан.
   Каждый выезд султана из Топкапы государственное событие. Выезжает  ли
он на молитву, топча конем  широкие  малиновые  сукна,  расстилаемые  от
ворот Баб и-Гумаюн до Айя-Софии, едет  ли  на  войну  или  на  столичные
торжества сурнаме - каждый раз  расставляются  от  самых  ворот  Топкапы