милый, мергуб - желанный, махбуб - любимый. Часто спал  с  ним  в  одной
комнате, забывая о красавицах  из  своего  маленького  гарема.  Заставил
Ибрагима завести собственный гарем. Пока из одних рабынь.  Женщины  тоже
любили Ибрагима. Он был любовником пылким и утонченным, как  все  греки.
Греком оставался, несмотря ни на что. С Сулейманом они читали Аристотеля
по-гречески. Спорили о Платоне и  Сократе,  тоже  по-гречески.  Когда  в
Стамбуле Ибрагим  познакомился  с  богатым  венецианским  купцом  Луиджи
Грити, то первый их разговор велся  опять-таки  по-гречески.  Внебрачный
сын венецианского сенатора Андреа Грити, на десять лет старше  Ибрагима,
человек невероятного богатства, Луиджи повел  себя  с  Ибрагимом  как  с
братом. За  кипрским  вином  неторопливо  велись  беседы  о  поэзии,  об
Александре Македонском и  Ганнибале,  об  исламском  мудрословии.  Грити
учился в университетах Вены и  Падуи,  Ибрагим  -  только  у  безымянных
улемов . Один родился  в  роскоши,  другой
происходил из вековечных голодранцев. Но кто бы заметил  различие  между
ними? К тому  же,  будучи  и  старше,  и  богаче,  и  могущественнее,  и
образованнее, хозяин дома уступал младшему, незнатному,  рабу,  наконец,
даже в языке! Не удивлялся только Ибрагим.  Ибо  знал  то,  что  знал  и
Грити. О смертельном недуге  султана  Селима.  И  о  том,  что  Сулейман
единственный наследник престола. А также о том, что он, Ибрагим, душа  и
сердце Сулеймана.
   Все-таки жизнь легка и прекрасна. На третий день после провозглашения
Сулеймана султаном Ибрагим получил пост смотрителя султанских  покоев  и
звание великого сокольничего. Ему был предназначен двор  на  Ат-Мейдане,
возле античной цистерны Бинбир-дирек. От Ат-Мейдана  через  ипподром  до
Айя-Софии и  серая  Топкапы  совсем  близко.  Султан  хотел,  чтобы  его
любимчик был всегда рядом. На Ат-Мейдане происходили смотры  султанского
войска. Там муштровались янычарские орты  .  Через  него  пролегал  путь  торжественных  султанских
выездов  -  селямликов.  Ат-Мейдан  был  как  бы  зеркалом   султанского
Стамбула. А Ибрагим любил зеркала. Венецианца не удивишь таким подарком,
но Ибрагим, поселившись на Ат-Мейдане, часто  посылал  Луиджи  Грити  на
Перу зеркала, то бронзовые, то серебряные, а то и  золотые.  У  османцев
нет предметов без значения. Ведя происхождение от темных сельджуков, они
не возлагали больших надежд на письменность, обходились по обычаю  своих
неграмотных предков языком вещей. Даже  совершенно  неграмотный  османец
мог  составить  любое  послание.  Зеркало   значило:   "Я   готов   всем
пожертвовать для вас". Грити охотно включился в  предложенную  Ибрагимом
игру. Присылал ему виноград, свитки синего и голубого  шелка,  сладости,
ветку алоэ. Это означало: "Сердце  мое,  я  люблю  вас!  Страдания,  кои
претерпеваю я от своей любви, едва  не  сводят  меня  с  ума.  Душа  моя
стремится к вам со всей силой страсти. Пролейте благотворный бальзам  на
мои раны!" Ибрагим отсылал золотую монету. Это значило: "Я  буду  любить
вас еще сильнее".
   Истекал  второй  месяц  со  дня  провозглашения  Сулеймана  султаном.
Убедившись в щедрости и суровости нового султана, Стамбул  утихомирился.
И хотя огромная империя взрывалась бунтами то тут,  то  там,  в  столице
жизнь налаживалась. Первым признаком этого было то, что купцы повезли на
Бедестан драгоценные товары и самых дорогих рабов.  Луиджи  Грити  через
посланца пригласил Ибрагима посетить вместе с ним Бедестан,  где  должны
быть редкостные молодые рабыни. Даже черкешенки, которые ценятся  дороже
всех. Луиджи Грити намекал  Ибрагиму,  что  уже  забыл  о  его  рабстве.
Собственно, в этой земле все рабы. Народ - раб султанов,  султан  -  раб
аллаха.  Чтобы  сделать   приятное   Луиджи,   Ибрагим   решил   одеться
венецианским купцом. Цветные кружева, черный  бархат,  золотая  цепь  на
шее, перстни с крупными самоцветами,  широкополая  шляпа  с  драгоценным
плюмажем. Одевали его два греческих мальчика. Красивые и изящные, как  и
сам Ибрагим. Он окружал  себя  только  красивым.  Хотел  видеть  себя  в
зеркалах чужих жизней. Не переносил евнухов.  Ненавидел  надругательства
над человеческой природой. Человека лучше убить, чем искалечить.  Смерть
следует рассматривать,  как  один  из  способов  облегчить  человеческую
жизнь. И не тому, кто убивает, а кого убивают. Пока  живой,  можно  было
утешаться такими рассуждениями.  А  он  был  жив  и  не  имел  намерения
умирать. Может, и никогда.  Смотрел  на  себя  в  венецианское  зеркало,
подаренное Луиджи Грити. Нравился себе,  как  всегда.  Тонкий,  нервный,
изысканный. На бледном лице выразительно очерченные губы, из-под  тонких
черных усов поблескивают ровные острые зубы,  так  плотно  поставленные,
что кажется - их вдвое  больше,  чем  нужно.  Иные  развивают  тело,  он
развивает дух. Тело приспосабливалось к духу, шлифовалось  им,  зависело
от него, а дух был  свободный,  раскованный,  миллионноликий.  Потому  и
любил себя Ибрагим удвоенного, утроенного в зеркалах.  В  них  отражался
уже и не он, не его внешность, а его неповторимый дух.
   Луиджи Грити застал Ибрагима у зеркал. Как бы в угоду Ибрагиму, купец
оделся османцем. Богатый халат из  золотистой  парчи,  расшитые  золотом
зеленые шаровары, белоснежный шелковый тюрбан, под широченными смоляными
бровями  поблескивают  выпуклые  глаза.  Искривленный,  как  у   султана
Мехмеда-Фатиха нос, густые пышные усы, чернющая  борода.  Вылитый  паша!
Они долго смеялись, рассматривая друг друга. Обнялись и расцеловались  в
надушенные усы. Даже духи  каждый  подобрал  соответственно  костюму:  у
Луиджи восточные, у Ибрагима итальянские, чуточку женственные,  чуть  ли
не от самой Екатерины Сфорца, к советам которой прислушивались все самые
вельможные лица Европы.
   - В носилках или на конях? - спросил Ибрагим.
   - Только верхом! - захохотал  Грити,  показывая  на  кривую  саблю  в
драгоценных ножнах, на парчовой перевязи.
   Их сопровождало с десяток  бостанджиев,  готовых  на  все.  Свиту  не
удивил Ибрагимов вид. Видывали и не  такое.  Головами  отвечали  за  его
целость и неприкосновенность перед самим султаном - вот и все, остальное
их не касалось. Грити об  охране,  казалось,  не  заботился  вовсе.  Его
охраняли деньги. Мог купить пол-Стамбула.  Еще  неизвестно,  где  больше
сокровищ, в замке Семи башен или у него.
   - Мы забыли взять евнухов, - спохватился Грити.
   Ибрагим нервно передернул плечами.
   - Зачем? Я не считаю, что такое зрелище украшает настоящего мужчину.
   - Не украшает, но служит  первым  признаком  мужчины.  Иначе  каждому
правоверному пришлось бы возить за собой целый гарем. Слишком  хлопотно,
не так ли?
   - Небольшой гарем лучше самых пышных евнухов. Я бы согласился  возить
даже гарем, только не этих обрубков человечества. Но мой гарем из  одних
рабынь. Это напоминало бы мне всякий раз о моем собственном положении.
   - Не считаете ли вы, мой дорогой, что  пора  уже  вам  изменить  свое